Юрий Терапиано - Собрание стихотворений

«Мир — стройная система, а разлив
Неукрощенных чувств доступен многим.
Поэт лишь тот, кто чувство подчинив,
Умеет быть достойным, мудрым, строгим»…

Перчатки, отвороты сюртука
И властный профиль — мне таким он снится.
Он был скупым: спокойствие песка,
В котором бешеный самум таится.

Мне снится он, надменный и прямой —
Прямые линии присущи силе;
Был одинок всегда учитель мой:
Склонялись перед ним, но не любили.

Он говорил: «Сверхличным стань, поэт
Будь верным зеркалом и тьмы и света,
Будь прям и тверд, когда опоры нет,
Ищи в других не отзвука — ответа.

И мир для подвигов откроется, он твой,
Твоими станут, звери, люди, боги;
Вот мой завет: пойми верховный строй —
Холодный, сдержанный, геометрично-строгий.

Снег на вершинах, сталь, огонь, алмаз
Бог создал мерой высшей меры в нас!»

«Чахотка ныне гения удел!
В окно больницы, льется свет потоком,
День, может быть, последний, догорел,
Но ангел пел нам голосом высоким.

Блуждали звезды в стройной, тишине,
Часы в палате медленно стучали.
Лежать я буду: солнце на стене,
На белой койке и на одеяле.

Я в этом пыльном городе умру,
Вдруг крылья опущу и вдруг устану,
Раскинусь черным лебедем в жару,
Пусть смерть в дверях, но я с постели встану:

Я двигаюсь, я счастлив, я люблю,
Я вижу ангела, я умираю,
Я мысли, как корабль вслед кораблю,
В пространство без надежды отправляю.

Вот солнцем освещенный влажный луг,
Вот шелест веток, паруса движенье…»,
Поэт очнулся. Он глядит — вокруг
Коляски, шум. Сегодня воскресенье.

Цветут каштаны — о, живой поток!
Цветут акации — о, цвет любимый!
Он шел, он торопился на урок,
Озлобленный, усталый, нелюдимый,

Остановился где-то сам не свой. —
Дух дышит там, где хочет и где знает —
Какая тема странная: больной
В общественной больнице умирает.

Каким скупым и беспощадным светом
Отмечены гонимые судьбой,
Непризнанные критикой поэты,
Как Анненский, поэт любимый мой.

О, сколько раз, в молчаньи скучной ночи
Смотрел он, тот, который лучше всех,
На рукопись, на ряд ненужных строчек,
Без веры, без надежды на успех.

Мне так мучительно читать, с какою
Любезностью — иль сам он был во сне —
И беззаконно славил как героя
Баяна, — что гремел по всей стране.

И называл поэзией — чужие
Пустые сладкозвучные слова…
И шел в свой парк… И с ним была Россия,
Доныне безутешная вдова.

Парк расцветающий, весенний,
В пруде глубоком отражен;
Мерцаньем призрачных растений
Взор лебедей заворожен.

Какою тайной беззаконной
Вода притягивает их?
Мир подлинный, мир преломленный
Какой правдивее для них?

Как человеку, белой птице
Даны простор и высота;
Ей пред рассветом та же снится
Земли печальной красота.

Но, созерцая отраженье
Лучей, встающее со дна,
Нам недоступное ученье
О небе черпает она.

Качалось дерево сухое
В ненастный вечер за окном,
Сад почернел, как остов Трои,
Сожженной гибельным огнем.

Всю ночь до самого рассвета
Очаг, дымя, пылал в углу
И дождь, размеренно, как Лета,
Стекал беззвучно по стеклу.

Нигде ни шороха, ни стука,
Все то же, как сто лет назад:
Грязь на дороге, ветер, скука,
Восход, похожий на закат.

Командарм под стражей, под замком.
Часовые, сторожа кругом.

Завтра рано утром повезут
Командарма красного на суд.

— Ты предатель родины и вор,
С заграницей вел ты разговор,

Ты с собакой Троцким яму рыл,
С мертвым Каменевым ворожил!

И увидел вдруг — в дыму, в огне —
Он себя на золотом коне:

Как он перед строем гарцевал,
Шашкою отмахивал сигнал.

Помнишь, помнишь — синий поезд твой,
Ярко-красный флаг над головой?

Как равнялся конный строй, пыля,
Как гудела, как тряслась земля,

Как сплеча рубил ты, осердясь,
Как поляков втаптывал ты в грязь,

Как кричал ты: «Белых выводи!»,
Как сердца стучали в их груди,

Как под утро наряжали взвод
Вывести их начисто в расход.

— С пулею в затылке, руки врозь, —
Завтра станем братьями, небось!

Бьется челнок одинокий
Времени в ткацком станке,
Ветер шумит на востоке,
Тучи идут налегке.

И в облаках, искушая
Смелостью гибельный рок,
Птичья летящая стая
Ищет пути на восток.

Смотрит в пространство пустое:
Неодолимо оно.
Сердце мое слюдяное,
Бедное светом окно!

Хмуро надвинув наличник,
Путь часовой сторожит.
Мимо столбов пограничных
Заяц не пробежит.

Зверю и человеку:
— «Стой!» — сиянье штыка.
Ветер сухой через реку
Низко несет облака.

В снежную русскую вьюгу,
В зимнюю трудную мглу,
Брату родному, другу:
— «Стой! Пропустить не могу!».

Ветром холодным, снежным…
— Бьется шинель на ветру…
Снегом пушистым, нежным…
— Ближе к огню, к костру…

— И над полями пустыми
Громче, все громче, ясней
Слышится чудное имя
Будущей славы твоей.

Россия! С тоской невозможной
Я новую вижу звезду —
Меч гибели, вложенный в ножны,
Погасшую в братьях вражду.

Люблю тебя, проклинаю,
Ищу, теряю в тоске,
И снова тебя заклинаю
На страшном твоем языке.

Бьет полночь. Все люди уснули,
В лесу и в горах тишина.
Глубокою ночью, в июле,
На небо смотрю из окна.

Высокие синие звезды,
Мерцание дальних миров,
Высокий торжественный воздух,
Невидимый Божий покров.

И счастье и мир надо мною,
Но как успокоиться мне —
Природа?..  А сердце земное,
Как грешник, горит на огне.

Утром, в ослепительном сияньи,
Ночью, при мерцающей луне,
Дальний отблеск, смутное сознанье
Вдруг становится доступным мне.

«Господи, — твержу я, — как случайны
Те слова, в которых благодать,
Господи, прошу, нездешней тайны
Никогда не дай мне разгадать.

Не хочу последнего ответа,
Страшно мне принять твои лучи.
Бабочка, ослепшая от света,
Погибает в пламени свечи».