Германских градов ключи.
Они — опасная сила...
Так опричнина их и скосила,
Недоверию не научив...
А ты и опричникам верил,
Ты жил с незапертой дверью,
А за тобой — облава,
Как за лесною тварью,
И досталась военная слава
Лишь великому государю...
Не враги, а свои скосили.
И сыну некуда деться.
А он-то еще: «спасибо, —
За счастливое наше детство!»
Государь — он всегда безгрешный...
Помолись за него, юродивый.
И гудело эхо в соборах,
И гулко было и глухо:
И молившийся не был отмечен
Благодатью Святого Духа...
...Кровавый путь — не в Печерах.
9. У стен печерских
Вечером Баторий
злой —
Утром под Печерами
бой.
Вечер — вздох густой
травы,
Вечер — строй литой
Литвы.
Вечером мечи блестят:
Что там русский щит — пустяк!
Вечером — седлай коней!
Утром и коням конец...
Вечером — копыт
поток,
Утром — ни стремян,
ни сапог,
Утром — ни знамен, ни брони,
Утром — от ворон Бог храни!
Вечером — у шлемов вид!
Утром — на земле в крови
Россыпью изрезанных снов
Каша из железа и мозгов...
10. Монолог печерского колокола.
Над долиной, над долиной, над зелеными раздольями полей
Блещут белые оконницы и ангелы на звоннице,
на звоннице моей.
Если ива долу клонится, за тучей ветер гонится
и буря собирается — эгей!
Стерегут границы русские в стене бойницы узкие,
А я —
Бьюсь и вою над стеною, над лесною стороною,
И слышна аж над Литвою
Медь моя!
Я немало повидал с высокой звонницы людей —
И врагов,
И друзей...
Столько лет мне смены нет, я все служу и сторожу —
Эй, бей!
То над берегом горбатым тяжким ухая набатом,
Собираю я людей со всех сторон,
То —
в гул гулянки в день престольный я вливаю колокольный
мой малиновый, глубокий звон!
А бывает —
над землею небывалым воем вою,
Не набатом распроклятым, не весельем, не хвалою
Вою:
Призываю не с Литвою
К бою:
Я звучу колоколами над холодными телами
Всех казненных,
Убиенных,
Что на плахе под стеною...
Ною!
Я звеню и кандалами над медвежьими углами,
И бубенчиками троек над Москвою
Вою!
И пускай говорят, что без веревки звонаря
Языком своим качать не вправе я:
Я ведь колокол такой: звонари — за упокой, а я — за здравие!
Кровью полита полынь...
Сгинь, сгинь, сгинь...
...И царицей Авдотьей заклятий,
Достоевский и бесноватый,
Город в свой уходил туман...
И выглядывал вновь из мрака
Старый питерщик и гуляка.
Как пред казнью бил барабан.
(А. Ахматова)
Этот город — на мир похож:
Всё отдельные острова.
Этот город на мир похож,
Только он не так староват.
Этот город — как человек.
В нем одном — безграничный мир:
И текучая истина рек,
И красивая ложь — ампир.
Не случайны его цвета;
В них смешение двух времен:
В золоченую осень стен
Влита белая ночь колонн...
К. Г.
В безоблачности над гранитной крепостью,
Над клетками дворов
Летящий ангел пойман в перекрестье
Прожекторов.
Распахнутые судорожно крылья
Внутри креста,
И ангел бьется на булавке шпиля,
И ночь — пуста.
Молчи и слушай, если ты крылатый,
Как до утра
Еще трубит тревогу ангел, взятый
В прожектора.
Под влажным солнцем осени желтеет Летний Сад,
Беседуют философы под тихий листопад.
Ни шороха, ни голоса, и только с высоты
На мраморные головы планируют листы,
И паутинки осени над белизной висков
Усыпаны монетками осиновых листков.
О, мраморные личности, не схожие ни с кем,
Вы — тень от необычности миров, систем и схем!
Ничто вам вьюги желтые, дожди и холода,
Закатом обожженные, вы знаете, когда
Запахивая ватники и на ветру дрожа,
Вам будки деревянные наденут сторожа.
И вдруг исчезнет разница и пропадет лицо,
И серых досок равенство накроет мудрецов...
Эти головы горгон двулики.
Алебарды — вправо-влево смотрят.
Не гадал не думал Петр
Великий,
Что на Летний поналепят
Морды,
Что заблудишься в сплошных величьях,
Что не ступишь никуда с аллеи...
Видишь головы горгон
Двуличных?
И на каждой притаились
Змеи.
Алебарда — что орел двуглава!
А кустарники — прямы, как рама.
Тут ни влево не свернешь,
Ни вправо —
Генеральная аллея —
Прямо!
И глядится в ту аллею замок.
Видишь, в цвет драконьей крови стены?
Он несчетными глядит
Глазами,
Охраняет неизменность
Стиля!
Там живет убитый император.
(Стиль воинственный зовут
ампиром)
Топай прямо, а свернешь
куда-то —
Обернется тот ампир
вампиром!
Запад есть Запад —
Восток есть Восток
им не сойтись никогда...
(Киплинг)
В небе летнем, старинном
И почти что пустом
Резко вздыблены спины
Разведенных мостов,
И нежданный, как лебедь
Над Невой несогретой
В фиолетовом небе
Силуэт минарета...
Над гранитами призрак
Бухары бирюзовой
Азиатским капризом
В сон Европы суровой —
Словно в «Аве Мария»
Влился клич «бисмилла»,
Полумесяцем крылья
Изогнув у орла,
Словно небо кусая,
Две змеи над Невой
Встали рядом, касаясь
Облаков головой,
И у каждой по телу
Пляшет ромбов мираж...
И молчит опустелый
Петропавловский пляж.
И крылья яхты под дождем
Мокры...
И молча в листьях мокнут острова...
Вдали окно слилось с окном.
Костры?
Насторожились окна и слова.
У фонарей глотает спектры
Мрак.
Асфальт и фары на проспектах?
Лак...
Канат, как мокрая змея.
Причал...
Зачем ты хочешь, чтоб и я
Молчал?
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться...
Как он сумел так распластаться,
Стеклянный вечер на снегу?
По скользкой улице бегу
В толпе витринных иллюстраций —
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться...
О. И.
... Вот так остановиться и смотреть
На фонари, проталины и окна,
То вверх, то вниз, пока душа на треть
В хрустящей оттепели не размокла.
Глазеть на ветки тополей нагих
На серый снег, на белые карнизы,
Потом прийти домой — и этот стих
Останется навеки недописан...
В асфальтовом небе шуршащие листья,
В осиновых просеках, желтых по-лисьи,
Да желтая стрелка гласит: «переход»...
Куда он из лета меня приведет?
За синие рельсы, в проспекты осенние,
По сонным аллеям Лесной академии,
В Ланское шоссе, чтоб оно, как на зло,
На Черную речку меня привело.
Там листья, чуть звякнув по бронзе устало,
Желтея ложатся вокруг пьедестала.
А рядом — скамейки.
А рядом — черно:
На месте дуэли — дуэль в домино!
И желтые лица на месте дуэли
Как желтые листья поэта обсели,
Шуршат, словно желтые сплетни придворных..
— На Черную речку!
... А сколько их, черных?
1.
Штукарь! Растратчик! Январь, январь!
Старик и мальчик! Двойная тварь!
Глядит и в прошлый и в новый год,
То сердце крошит он, то солнца ждет.
Январь — от Януса. О, это имя
Не зря придумали в двуликом Риме,
Где и республика,
и рабство вместе,
Где все испуганы —
и жаждут мести,
Где тоги цезарей белей снегов,
Но цены падают на всех богов!
То вдруг он нищий, то снова царь;
То в стекла солнцем швыряет милости,
То вьюгой свищет шпана-январь,
То размолчится в чиновной стылости —
Влюбленных гонит из парков белых,
«Не потерплю, — свистит, непоря...!»
