Иннокентий Анненский - Переводы

Пусть бледная трава изгнанника покоит,
Иль ель вся в инее серебряная кроет,

Иль, как немая тень, исчадье тяжких снов,
Тоскуя бродит он вдоль скифских берегов,

Пока средь стад своих, с лазурными очами
Сарматы грубые орудуют бичами,

Свивая медленно с любовию печаль,
Очами жадными поэт уходит в даль…

В ту даль безбрежную, где волны заклубились;
Редея, волосы седеющие сбились,

И ветер, леденя открытое чело,
Уносит из прорех последнее тепло.

Тоскою бровь свело над оком ослабелым,
И волосом щека подернулася белым,

И повесть мрачную страстей и нищеты
Рассказывают нам увядшие черты:

О лжи и зависти они взывают к свету,
И цезаря зовут, бесстрашные, к ответу.

А он все Римом полн — и болен и гоним,
Он славой призрачной венчает тот же Рим.

На темный жребий мой я больше не в обиде:
И наг, и немощен был некогда Овидий.

Я устал и бороться, и жить, и страдать,
Как затравленный волк от тоски пропадать.
Не изменят ли старые ноги,
Донесут ли живым до берлоги?
Мне бы в яму теперь завалиться и спать.

А тут эти своры… Рога на лугу.
Истерзан и зол, я по кочкам бегу.
Далеко от людей схоронил я жилье,
Но у этих собак золотое чутье,
У Завистливой, Злой да Богатой.
И в темных стенах каземата
Длится месяцы, годы томленье мое.

На ужин-то ужас, беда на обед,
Постель-то на камне, а отдыха нет.

Во мне живет любви безвольный маниак:
Откуда б молния ни пронизала мрак,

Навстречу ль красоте, иль доблести, иль силам,
Взовьется и летит безумец с жадным пылом.

Еще мечты полет в ушах не отшумит,
Уж он любимую в объятьях истомит.

Когда ж покорная подруга крылья сложит,
Он удаляется печальный, — он не может

Из сердца вырвать сна — часть самого себя
Он оставляет в нем…
Но вот опять любя

Ладья его летит на острова Иллюзий
За горьким грузом слез… Усладу в этом грузе

В переживаньи мук находит он: свою
Он мигом оснастил крылатую ладью

И, дерзкий мореход, в безвестном океане,
Плывет, как будто путь он изучил заране:

Там берег должен быть — обетованье грез!
Пусть разобьет ладью в пути ему утес…

С трамплина нового он землю различает,
Он в волны прыгает, плывет и доплывает

До мыса голого… Измучен, ночь и день
Там жадно кружит он: растет и тает тень,

Безумец все кружит средь дикости безвестной:
Ни травки, ни куста, ни капли влаги пресной;

Палящий жар в груди, часы голодных мук,
И жизни ни следа, и ни души вокруг,

Ни сердца, как его… Ну, пусть бы не такого,
Но чтобы билось здесь, реального, живого,

Пусть даже низкого… но сердца… Никого…
Он ждет, он долго ждет… Энергию его

Двоят и жар, и страсть… И долго в отдаленья
Безумцу грезится забытому спасенье.

Все парус грезится… Но безответна твердь,
И парус, может быть, увидит только смерть.

Что ж? Он умрет, земли, пожалуй, не жалея…
Лишь эта цепь потерь с годами тяжелее!

О, эти мертвецы! И, сам едва живой,
Души мятущейся природой огневой

В могилах он живет. Усладу грусти нежной
Лишь мертвые несут его душе мятежной.

Как к изголовью, он к их призракам прильнет.
Он с ними говорит, их видит и заснет

Он с мыслию о них, чтоб, бредя, пробудиться…
Я — маниак любви… Что ж делать?
Покориться.

Мышь… покатилася мышь
В пыльном поле точкою чернильной…
Мышь… покатилася мышь…
По полям чернильным точкой пыльной.

Звон… или чудится звон…
Узникам моли покойной ночи.
Звон… или чудится звон…
А бессонным ночи покороче.

Сны — невозможные сны,
Если вас сердцам тревожным надо,
Сны — невозможные сны,
Хоть отравленной пойте нас усладой.

Луч…. загорается луч…
Кто-то ровно дышит на постели.
Луч… загорается луч…
Декорация… иль месяц в самом деле?

Тень… надвигается тень…
Чернота ночная нарастает.
Тень… надвигается тень…
Но зарею небо зацветает.

Мышь… покатилася мышь,
Но в лучах лазурных розовея.
Мышь… покатилася мышь,
Эй — вы, сони… к тачкам поживее!..

Неуловимый маг в иллюзии тумана,
Среди тобою, созданных фигур,
Я не могу узнать тебя, авгур,
Но я люблю тебя, правдивый друг обмана!
Богач комедии и нищий из романа,
То денди чопорный, то юркий балагур,
Ты даже прозу бедную одежды
От фрака строгого до «колеров надежды»
Небрежным гением умеешь оживить:
Здесь пуговицы нет, зато свободна нить,
А там на рукаве в гармонии счастливой
Смеется след чернил и плачет след подливы.
За ярким натянул ты матовый сапог,
А твой изящный бант развязан так красиво,
Что, глядя на тебя, сказать бы я не мог,
Неуловимый маг, и ложный, но не лживый,
Гулять ли вышел ты на розовой заре
Иль вешаться идешь на черном фонаре.
Загадкою ты сердце мне тревожишь,
Как вынутый блестящий нож,
Но если вещий бред поэтов только ложь,
Ты, не умея лгать, не лгать не можешь.
Увив безумием свободное чело,
Тверди ж им, что луна детей озябших греет,
Что от нее сердцам покинутым тепло,
Передавай им ложь про черное крыло,
Что хлороформом смерти нежно веет,
Покуда в сердце зуб больной не онемеет…
Пой муки их, поэт. Но гордо о своей
Молчи, — в ответ, увы! Эльвира засмеется.
Пусть сердце ранено, пусть кровью обольется
Незримая мишень завистливых друзей,
Ты сердца, что любовью к людям бьется,
Им не показывай и терпеливо жди:
Пусть смерть одна прочтет его в груди,
И белым ангелом в лазурь оно взовьется.

Когда стихи тебе я отдаю,
Их больше бы уж сердце не узнало,
И лучшего, что в сердце я таю,
Ни разу ты еще не прочитала.

Как около приманчивых цветов
Рой бабочек, белея нежно, вьется,
Так у меня о розы дивных снов
Что звучных строф крылом жемчужным бьется.

Увы! рука моя так тяжела:
Коснусь до них — и облако слетает,
И с нежного, дрожащего крыла
Мне только пыль на пальцы попадает.

Мне не дано, упрямых изловив,
Сберечь красы сиянье лучезарной,
Иль, им сердец булавкой не пронзив,
Рядами их накалывать попарно.

И пусть порой любимые мечты
Нарядятся в кокетливые звуки,
Не мотыльков в стихах увидишь ты,
Лишь пылью их окрашенные руки.

Призрачна высь. Своим доспехом медным
Средь ярких звезд и ласковых планет
Горит луна. А здесь, на поле бледном,
Я полон грез о той, которой нет;

Я полон грез о той, чья за туманом
Незрима нам алмазная слеза,
Но чьим лучом, земле обетованным,
Иных людей насытятся глаза.

Когда бледней и чище звезд эфира
Она взойдет средь чуждых ей светил,
Пусть кто-нибудь из вас, последних мира,
Расскажет ей, что я ее любил.

С подругой бледною разлуки
Остановить мы не могли:
Скрестив безжизненные руки,
Ее отсюда унесли.

Но мне и мертвая свиданье
Улыбкой жуткою сулит,
И тень ее меня томит
Больнее, чем воспоминанье.

Прощанье ль истомило нас,
Слова ль разлуки нам постыли?
О, отчего вы, люди, глаз,
Глаз отчего ей не закрыли?