В Муран. альбоме текст в целом такой, как в Сушк. тетради, но в 13-й строке вместо «Сады-лавиринфы» стало — «Сады, лабиринты», в 17-й строке — возврат к автографу: «по высям творенья, как Бог, я шагал» (и в Сушк. тетради и в Муран. альбоме слово Бог — с прописной буквы, чего не было в автографе). Вообще можно признать, что античные реминисценции переписчики, а особенно издатели, недооценивали и ослабляли их. Стихотворение не было разделено на строфы-двустишия. Метр стихотворения «выправлен», и последовательно во всех строках дан амфибрахий.
В Отеч. зап. (с. 56) стихотворение было перепечатано полностью. Рецензент — С.С. Дудышкин — увидел в нем выражение сокровенного: «Узнаете ли поэта? видите ли, что он живет двойною жизнью — одною, которая у него общая со всеми нами, и другою, таинственною, которая принадлежит ему одному? Послушайте его, поговорите с ним, и вы опять поверите волшебной силе поэтических снов и видений. И видится ему часто в Божием мире совсем не то, что видим мы в нем нашими простыми глазами, и часто чуется ему в нем нечто такое, о чем мы и не подозревали». Рецензент Пантеона (с. 5) полемизировал с Дудышкиным, порицая непонятность образов этого стихотворения: «Хороша поэзия, в которой надобно еще добиваться смысла, которую еще надобно разгадывать!» И.С. Тургеневу, напротив, понравилась необычность образов «Сна на море», состоящих из определений, совмещающих разнородные, взятые из разных сфер признаки, и он цитировал: «Болезненно-яркий (сон) — волшебно-немой, / Он веял легко над гремящею тьмой...» (Тургенев. Т. 11. С. 108). Философско-эстетическое истолкование стихотворения предложил К.Д. Бальмонт (Бальмонт. С. 86–87). Он полностью перепечатал стихотворение, вычленив в нем идею Хаоса: «Идея Хаоса, как первобытной основы, на которой вытканы узоры, созерцаемые нашим сознанием, проходит через все творчество Тютчева, обособляя его среди поэтов. Кто умеет смотреть на Природу пристальным взглядом, тому она внушает особые сочетания звуков, неведомые другим. Эти звуки сплетаются в лучистую ткань, вы смотрите и видите за переменчивыми красками и за очевидными чертами еще что-то другое, красоту полураскрытую, целый мир намеков, понятных сердцу, но почти всецело убегающих от возможности быть выраженными в словах». Таким путем Бальмонт связал «Сон на море» со стих. «Как дымный столп светлеет в вышине...». В.Я. Брюсов (см. Изд. Маркса. С. XLII) выделил в аналитическом отзыве гносеологический аспект: «В замечательном стихотворении «Сон на море» Тютчев рисует новый мир, открывающийся в сновидениях: сады, лабиринты, чертоги, столпы, неведомые лица, волшебные твари, таинственные птицы...». В стихотворении ученый усматривает вариант идеи значимости «нерассудочных форм постижения мира» (см. коммент. к стих. «Как океан объемлет шар земной». С. 361).
С.Л. Франк, раскрывая указанное в названии своеобразие Тютчева как поэта, говорит о художественных деталях, которые выявляют «вечную сторону жизни»: «...нам дается прямо почувствовать вечный, стихийный характер этой картины, или когда картина грозы тотчас же изъясняется как проявление великих демонических сил природы; либо же к тому же результату приводят смелые, загадочные связи, с помощью которых разнородные частные явления объединяются в целостные группы, в которых мы опять-таки ощущаем вечные идеи, великие общие стороны космического бытия. Такие комбинации эпитетов, как «румяное восклицание утренних лучей», «поющие деревья», «гремящая тьма», «звучные волны ночи», «сны, играющие на просторе под магической луной» и т. п., суть у Тютчева не символические средства для выражения мгновенных, импрессионистически воспринятых впечатлений, а приемы классификации явлений, превращения разрозненных, как бы лишь случайно встретившихся моментов в необходимые, внутренне согласованные обнаружения общих и вечных начал» (Франк. С. 13). Частности объединяются, по мысли философа, «в широкие стихийные единства». Снова обратился Франк к этому стихотворению, процитировав строки, раскрывающие содержание сна, для указания на «дуалистический пантеизм» поэта: «В грандиозной форме эти две стихии — «две беспредельности», как выражается Тютчев — изображены в великолепном, истинно-симфоническом «Сне на море» (там же. С. 23).
«ПРИШЛОСЯ КОНЧИТЬ ЖИЗНЬ В ОВРАГЕ...»
<Из Беранже>
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 17. Л. 1–1 об.
Первая публикация — НС. 1926. С. 93–94.
Автограф — карандашный, хотя во многом синтаксически оформленный. Исправления внесены в строки 20, 44, 45–46-ю (см.«Другие редакции и варианты». С. 249). К.В. Пигарев (Лирика II. С. 356) полагал, что в 46-й строке — описка и вместо слова «дней» должно быть слово «лет», которое рифмуется со словом «клянет». Строфы отделены интервалами.
Датируется 1833–1836 гг. Написано не ранее 1833 г. (в этом году появился французский подлинник — песня Беранже «Le vieux vagabond» («Старый бродяга» — фр.) и не позднее апреля 1836 г., так как в начале мая автограф перевода был послан Тютчевым И.С. Гагарину.
В НС напечатано с указанием непрочитанных слов и тех, в правильности которых Г.И. Чулков сомневался; сохранена в основном тютчевская пунктуация. Современное оформление и обновленное прочтение спорных мест — в издании, подготовленном Чулковым (Чулков II. С. 259–260). В изданиях с текстологической работой К.В. Пигарева принято прочтение стихотворения прежним исследователем текста. Чулков прочитал и полустертый текст 6-й строфы и привел его в комментариях (см. Указ. соч. С. 47); он пришел к выводу о том, что текст стихотворения представляет собой незаконченный и черновой набросок.
Стихотворение стоит особняком по своему стилю, образам, тональности среди произведений Тютчева 1820–1830-х гг., хотя сочетается в мотивах страданий бедноты с его переводами из «Вильгельма Мейстера» Гёте («Кто с хлебом слез своих не ел...», «Кто хочет миру чуждым быть...», «Как крадется к милой любовник тайком...») и отчасти переводами из Шекспира («Песня» — «Заревел голодный лев...»). Мотив обездоленности бедноты, связанный первоначально с мотивами западноевропейской жизни, в 1850-х гг. стал входить в его собственную поэзию, обращенную к русской жизни, — «Пошли, Господь, свою отраду...», «Эти бедные селенья...», «Над этой темною толпой...» и еще раньше — «Слезы людские, о слезы людские...».
Ир убогий — персонаж «Одиссеи» Гомера, Ир — бродяга.
(ИЗ ГЕЙНЕ)
(«В которую из двух влюбиться...»)
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 18. Л. 1 об. — 2.
Первая публикация — Изд. 1900. С. 433.
Печатается по автографу.
В автографе в скобках вместо заглавия — помета «(Из Гейне)».
Начало стихотворения написано на одной странице с стих. «Душа моя, Элизиум теней...», а последняя строфа — на другом листе и предшествует стих. «На древе человечества высоком...». На первой странице — «Я помню время золотое...»; на обороте второго листа — «Как дочь родную на закланье...». Таков контекст стихотворения — в нем какие-то германские культурные ассоциации: Гейне и Гёте, Рейн и свидание с «младой феей» на его берегу, а «Как дочь родную на закланье...» поэт написал в связи с развернувшейся в баварской печати антирусской кампанией (см. Лирика II. С. 355); мотив «прекрасных теней» объединяет стих. «Душа моя, Элизиум теней...» и «Я помню время золотое...».
К.В. Пигарев полагал, что написано стихотворение не ранее 1834 г., когда появился немецкий подлинник — стих. Гейне «In welche soll’ich mich verlieben...» (Neue Gedichte. Verschiedene. Yolante und Marie.— Иоланта и Мария) и не позднее апреля 1836 г.: перевод был среди рукописей, посланных И.С. Гагарину в начале мая этого года (В.К.).
Представляет собой перевод одной из многих частей шутливого эротичного стих. Гейне «Иоланта и Мария». В части, предшествующей переводу, немецкий поэт описывает обед, который дали «ему и его гению» две дамы, знающие, «как уважить поэта». Поэт упоминает великолепный суп, бодрящее вино, божественную дичь и шпигованного зайца. «Говорили, кажись, о поэзии». Ту часть, которую перевел Тютчев, Гейне начинает вопросом: в которую из двух дам ему влюбиться, поскольку каждая из них любезна — достойна любви (здесь поэт употребляет слово, имеющее оба эти значения; игра слов непереводима). У одной «белые, неопытные члены», у другой «гениальные глаза, понимающие нашу нежность» (у Тютчева — «гениальных взоров прелесть»).
Тютчев точно воспроизвел музыку гейневского стиха, сохранив метрическую схему (чистый четырехстопный ямб с наращением одного безударного слога в нечетных строках) и принцип рифмовки (перекрестная мужская рифма в четных строках; в нечетных строках рифма отсутствует). Достаточно точный сам по себе перевод Тютчева, освобожденный, однако, от того контекста, в обрамлении которого находится вторая часть гейневского стихотворения, превратился в произведение иного, скорее лирического плана, в отличие от шутливо-иронического, в котором написан оригинал.
