Из романа «Самоцветные горы»
* * *
Расскажу я вам повесть минувших времён
О бродячем певце. От Богов одарён,
По краям чужедальним он, странствуя, пел
И везде прославлял свой родимый предел.
«Там, — он пел, — не умолкнут ручьёв голоса.
Там траву целовать не устанет коса,
Но лишь вдвое пышней вырастает трава,
И стада не объедешь ни в месяц, ни в два.
Там склоняются ветви под грузом плодов:
Нету в мире прекраснее наших садов!
А за ними горят городов огоньки,
И дробят их спокойные воды реки,
Отраженье бросая в пучины небес…
Вы нигде не найдёте подобных чудес!»
Принимали его у степного костра,
И на склонах хребтов, где кочуют ветра,
И у берега моря, где тучи и мгла,
И в пустынях, жарою спалённых дотла,
И в избушке лесной, и под сводом дворца —
Всюду рады заезжего слушать певца.
Видно, силу особую Небо даёт
Тем, кто в сердце чужбины о доме поёт!
Много лет в одиночку торил он свой путь…
И однажды надумал домой завернуть.
Что же дома? Он в ужасе смотрит вокруг…
Травостойный и пастбищный вытоптан луг,
За чужими стадами не видно земли,
У причалов чужие стоят корабли,
Незнакомые дети играют в садах,
Незнакомые песни слышны в городах,
Даже храмы и те изменили свой вид,
А на троне отцов — иноземец сидит…
…Оттого-то, друзья, пуще всякой заразы
Мы с тех давних времён опасаемся сглаза.
Ибо вот как аукнулось эхо похвал,
Что он родине в дальнем краю расточал.
* * *
Горькие зелья себе проливая на платье,
Злобу ничтожных людей принимая без стона,
Старый волшебник трудился над неким заклятьем,
Тысячу лет посвятив разысканьям учёным.
Всем пренебрёг в этой жизни мудрец одинокий,
Дружбу забыл и любовь, отказался от славы,
Лишь бы почувствовать в жилах чудесные токи
И укрощённую формулу миру оставить.
Брошенный всеми, торил он дорогу во мраке,
До бесконечности пробовал так и иначе…
…И наконец начертил вожделенные знаки,
В день завершенья трудов ожидая удачи.
И… ничего! Перед ним — ни огня, ни движенья,
Ни очертаний в дыму благовонном и зыбком…
Вот и пришлось ощутить ему вкус пораженья.
Хуже: он понял, что вышла не просто ошибка.
Так и должно было быть! Он преследовал тени.
Больше себе не откажешь в признании честном:
Весь его путь вдохновенных трудов и лишений
Был обречённым полётом в бесплодную бездну.
Что же теперь? Понапрасну истрачены силы,
Целая жизнь, посвящённая тайне заклятья.
Сколько ещё отделяет его от могилы?..
Долго он плакал. А после… вернулся к занятьям.
Много ли, мало ли дней впереди остаётся,
Может быть, снова в тупик заведёт его опыт…
Разницы нет старику. Он над формулой бьётся
И под ретортой очаг потихонечку топит.
* * *
Это было давно,
Да запомнилось людям навек.
Жил в деревне лесной
Старый дед с бородою как снег.
Кособочился тын
Пустоватого дома вокруг:
Рано умерли сын
И невестка, но радовал внук.
Для него и трудил
Себя дед, на печи не лежал,
На охоту ходил
И хорошую лайку держал.
Внук любил наблюдать,
Как возились щенки во дворе:
Чисто рыжие — в мать
И в породу её матерей.
Но однажды, когда
По-весеннему капало с крыш,
Вот ещё ерунда! —
Родился чёрно-пегий малыш.
«Знать, породе конец! —
Плюнул дед. — Утоплю поутру…»
Тут вмешался малец:
«Я себе его, дед, заберу!
Пусть побудет пока,
Пусть со всеми сосёт молоко…»
Но пронять старика
Оказалось не так-то легко.
Вот рассвет заалел…
Снились внуку охота и лес,
Дед ушанку надел
И в огромные валенки влез.
Снился внуку привал
И пятнистая шёрстка дружка…
Дед за шиворот взял
И в котомку упрятал щенка.
«Ишь, собрался куда!
Это с пегим-то, слыхана речь!
Что щенок? Ерунда!
Наше дело — породу беречь.
Ну, поплачет чуток,
А назавтра забудет о чём…»
…И скулящий мешок
Канул в воду, покинув плечо…
«Вот и ладно…» Хотел
Возвращаться он в избу свою,
Тут внучок подоспел —
И с разбега — бултых в полынью!
«Что ты делаешь, дед!
Я же с ним на охоту хотел…»
Внук двенадцати лет
Удался не по возрасту смел.
Только ахнул старик…
Не успел даже прянуть вперёд,
А течение вмиг
Утянуло мальчонку под лёд.
Разбежались круги
В равнодушной холодной воде…
Вот такие торги
И такая цена ерунде.
Без хозяина двор,
Догнивает обрушенный кров…
…А в деревне с тех пор
Никогда не топили щенков.
* * *
«За друга — постою!
За друга я в бою
Суров!» —
Твердит любой из нас
И повторять сто раз
Готов.
Но это лишь пока
Не начался куска
Делёж.
А жизнь как наподдаст —
И друга друг продаст
За грош!
Споткнёшься невзначай:
Дружище, выручай!..
Ничуть
Один из десяти
Не поспешит пойти
Толкнуть.
Так что же — дружбы нет?
На это дан совет
Хорош:
Про соли тяжкий пуд,
Про то, как узнают,
Где ложь.
Все сто твоих друзей
При первой же грозе
Видны.
А с кем прошёл сквозь тьму,
Так знай, что нет ему
Цены.
* * *
Жила-поживала когда-то большая семья.
Настала пора переезда в иные края.
Когда же мешки с барахлом потащили во двор,
У взрослых с детьми разгорелся нешуточный спор.
И «против» и «за» раздавались у них голоса —
Везти или нет им с собою дворового пса.
А тот, чьих зубов опасался бессовестный вор,
Лежал и внимательно слушал людской разговор.
«Я стал им не нужен… Зачем притворяться живым?»
И больше не поднял с натруженных лап головы.
Спустя поколение снова настал переезд
На поиски более щедрых и солнечных мест.
И бывшие дети решали над грудой мешков —
Везти или нет им с собою своих стариков.
* * *
Если жизнь покатилась к дурной полосе,
На закате особенно чёрного дня
Я скажу: «Ну и что? А подите вы все!
Лишь бы дома, как прежде, любили меня!»
Если дома хоть кто-то мне искренне рад,
Если с визгом навстречу бросается пёс,
Это будет награда превыше наград,
Что бы прожитый день на хвосте ни принёс.
Если кошка, мурлыча, прижмётся к душе,
Этот тёплый комок — оборона от бед,
И Вселенная сразу начнёт хорошеть,
И растает, исчезнет недоброго след.
Ну а если чей дом — это просто ночлег,
Не согретый биением верных сердец,
Беззащитен на свете такой человек,
Кто не сеет добра — тот ему и не жнец.
* * *
Шла девчонка по лесу морозной зимой.
Из гостей возвращалась на лыжах домой.
И всего-то идти оставалось версту —
Да попался навстречу косматый шатун
Отощалый, забывший о вкусе добыч…
Неожиданно встретивший лёгкую дичь…
Тут беги не беги — пропадёшь всё равно:
Разорвёт и сожрёт под корявой сосной.
Обомлела девчонка, закрыла глаза…
Оттого и не сразу приметила пса.
И откуда он там появился, тот пёс?
Может, вовсе с небес? Или из-за берёз?
Он мохнатой стрелой перепрыгнул сугроб!
Людоеда-медведя отбросил и сгрёб!..
Под покровом лесным, у девчонкиных ног
По кровавой поляне катался клубок.
Две железные пасти роняли слюну:
Посильнее схватить!.. Побольнее рвануть!..
Эхо грозного рыка дробилось вдали.
Когти шкуру пороли и воздух секли,
Оставляя следы на древесной коре…
Только смерть прервала поединок зверей.
Потревоженный иней с ветвей облетал.
Морщил морду медвежью застывший оскал.
Невозможной победе всю душу отдав,
Чуть живой распластался в снегу волкодав…
И тогда-то, заслышав о помощи крик,
Появился из леса охотник-старик.
Оглядевшись, качнул он седой головой:
«Век живу, а подобное вижу впервой!
Ну и пёс!.. Это ж надо — свалил шатуна!
Да подобных собак на сто тысяч одна!
Только будет ли жить — вот чего не пойму…
Ты ли, внученька, тут за хозяйку ему?»
Вот вам первый исход. «Нет, — сказала она. —
Не видала его я до этого дня…»
И охотник со вздохом промолвил: «Ну что ж…»
И из ножен достал остро вспыхнувший нож…
А второй не чета был такому исход.
«Мой! — она закричала, бросаясь вперёд —
Коль сумел заступиться — отныне он мой!
Помоги отнести его, старче, домой!»
А теперь отвечай, правоверный народ:
Сообразнее с жизнью который исход?
* * *
Что задаром даётся, то не будет и свято…
Ты во взглядах Бессмертных приговор свой прочёл.
Пусть потешатся властью! Ты вернёшься, Крылатый.
Мы согреем Тебя. Мы исцелим Твою боль.
Пусть упрячут как могут, хоть за краем Вселенной,
И чудовищ приставят самый след сторожить —
Что нам грозная стража, что нам крепкие стены?
Мы придём — или будет просто незачем жить.
Мы придём за Тобою… только б не было поздно
Ускользающий пламень подхватить на лету…
И в слепые глазницы лягут новые звёзды,
Чтоб опять научиться отражать Красоту.
Опустевшее небо над землёю распято,
И ненастные зори, как предвестье конца…
Но затем ли будил Ты наши души, Крылатый,
Чтобы скорбью бесплодной надрывались сердца?!
Кто сказал, будто ныне поведётся на свете,
Чтобы добрых и мудрых ждал терновый венец?
Чтобы стыло в груди и тихо плакали дети,
Когда горькую песню довершает певец?
Кто сказал, что за счастье неизбежна расплата
И нелепо тягаться с жерновами Судьбы?
Зря ли нам от рожденья говорил Ты, Крылатый:
Мы — свободные Люди. Никому не рабы.
Горевать, ожидая хоть каких-то известий,
И склоняться всё ниже? Ну уж нет. Не про нас.
На Небесном Престоле позабыли о чести…
Значит, воля Бессмертных больше нам не указ.
Мы, свободные Люди, не даём на расправу
Тех, кого полюбили, никакому врагу.
А иначе — пустышка наша прежняя слава,
И цена ей копейка на базарном торгу.
За любовь — не казнят! Не обрекают на муку!
Даже Боги на память не наложат печать!
Предавать, продавать — ведь это тоже наука…
И её Ты нам, грешным, позабыл преподать.
А ещё не учил Ты поклоняться из страха
И стреноживать мыслей дерзновенный разбег…
Ну так может ли статься, чтоб взошёл Ты на плаху —
И с колен не рванулся ни один человек?
Мы пройдём эти бездны. Разузнаем дорогу.
А не то и проломим створки Врат неземных…
Чтобы смертные Люди заступились за Бога —
Кто сказал, не посмеем?!! Покажите таких!
Наша Правда и Совесть — вот и всё, чем богаты.
И Любовь, о которой с нами Ты говорил.
Мы придём за Тобою. Ты дождись нас, Крылатый.
Мы придём за Тобою. Лишь не складывай крыл.
Из романов «Те же и Скунс»
