Быть может, ход событий в достаточной мере воздал каждому по делам его. Сначала посылка Белой армии красных платков и — вольное или невольное укрепление советской власти, потом смута в Китае, коммунистическая пропаганда в Индии, Египте, Сирии, Марокко, все прогрессирующее обеднение Франции и Англии.
Став нашими «союзниками», вы тем самым стали союзниками большевиков. Что из такого альянса вышло — мы все свидетели. И будем свидетелями до тех пор, пока не будет начата решительная, прямая и напряженная борьба за некоммунистическую Россию. Мы, русские, готовы к ней. Готовы ли «союзники»?..
(Новые русские вести. 1925. 15 ноября. № 571)
Каждая эпоха в жизни народа органически связана с предыдущей: от поколения к поколению тянется неразрывная, тайная нить, связывающая предков и потомков, отцов и детей общностью устремлений, мысли и действа — причем преемственность эта не всегда основана на положительных началах, не всегда безупречна. Внимательному наблюдателю века нынешнего порою даже кажется, что он, век этот нынешний, заимствовал у минувшего только мрачные или бесцветные стороны его, бросив светлые, как ненужный балласт.
Чем была, с точки зрения духовной, дореволюционная Россия? Сознание своих ошибок, явились ли они следствием заблуждения или слепого упорства, все равно — обязательно для тех, кто хочет понять, осмыслить результаты их прошлой деятельности, понять, почему так, а не иначе сложилось их «сегодня», неразрывно связанное с «вчера». Сознаемся же, что Россия, Россия вчерашнего дня, представляла собой конгломерат случайно сцепленных, нередко даже враждебных друг другу индивидуумов, пеструю сумму слагаемых, слишком разнородных, чтобы их можно было слить в одно целое. Духовная жизнь захватывала только верхний, очень тонкий слой нашего общества. У нас было народонаселение, не было народа. Да и народонаселение эти условия бытия раскололи на три неравные части: миллионы серых, гнувшихся в любую сторону обывателей, сотни тысяч улавливателей любого политического курса, как и любой монеты, и только тысячи людей, которые действительно звучали гордо.
Моральный разброд того, что называлось русским народом и что, в сущности, им не было, не замедлил с особенной наглядностью сказаться в первые же годы так называемой «свободы». Не успел еще немецкий штык достаточно ясно объяснить, что значит эта самая «свобода» в переводе на язык войны, как вся Россия, от хладных финских скал до пламенной Колхиды, уже стремительно катилась к анархии, умело использованной большевиками.
Эпоха гражданских войн только обострила это раздробление, подвела бесспорные, пусть и мучительные итоги. Миллионы обывательской слизи покорно дали себя высечь коммунистическому кнуту: к сомнительной чести их надо добавить, что эта порка без различий пола и возраста принималась даже как нечто должное, ибо в такой среде власть силы понятней, если не приемлемее, власти права. Сотни тысяч российских хамелеонов быстро перекрасились в «защитный цвет» компартии, как красились они в германскую войну в такой же цвет земгусаров, работы на оборону или дезертирства. И только тысячи ушли в холод, в темь, в нищету во имя национальной России.
Заслуга огромной ценности этих тысяч не только в их личной доблести, личной чистоте. Русская история знает множество примеров исключительного напряжения духа, героизма почти сказочного. Но те тысячи давно минувшего были костью от кости, плотью от плоти вместе с ними восставшего народа, шли на смерть в окружении всеобщего воодушевления и энтузиазма. Наши тысячи, наши полураздетые офицеры, наши голодные, бездомные юнкера, студенты, кадеты, гимназисты, наша затравленная молодежь, принесенная в жертву молоху революции, шла на смерть под свист, брань и улюлюканье хамелеонов и покорный скрип обывательских флюгеров.
Если бы не было их, этих тысяч, народ проклял бы нас, и мы прокляли б народ за духовную выжженность, за рабье непротивление злу, за самоуничтожение. Если бы не было их, этих жертв вечерних, и современник, и историк имели бы полное право сказать: «Когда банда моральных и умственных психопатов подняла над Россией арапник, весь русский народ покорно склонил голову».
Они, тысячи, не склонили головы. Оплеванные и осмеянные, преданные и проданные, они исполнили до конца свой горький долг.
Этого нельзя забыть, нельзя в достаточной мере оценить. Малочисленные отряды безусых мальчиков, контуженых, раненых, измученных предыдущей войной офицеров, загнанные революционным сумасшествием в чуждую большинству из них окраину, брошенные на произвол судьбы недавними союзниками и злостно травимые недругами — они спасли Россию от нынешней и будущей клеветы на ее народ. Этого нельзя забыть, это увековечено славой, славой и кровью.
С особенной гордостью должно помнить об этом сегодня, в корниловский день. Корнилов первым пал на мученическом пути к русской России. Корнилов первым поднял ее стяг. И звездой первой величины светится это имя в темени недавнего прошлого.
Не погаснет она, как и тысячи других огней, зажженных сильными духом в гиблом болоте революции. По плитам вечности прошуршат шаги лет, веков. И когда-нибудь прочтут в учебниках дети, что из миллионов обезумевших рабов только тысячи услышали зов Корнилова, первого добровольца.
(Новые русские вести. 1924. 13 апреля. № 98)
Один год издания газеты в условиях мирных — это такой юбилей, о котором и вспоминать не стоит. Праздновать же 365-дневный юбилей было бы даже как-то неприлично. Это сильно отдавало бы саморекламой.
Совсем не то теперь, в жесточайшую эпоху русской исторической жизни, когда каждый день газетной борьбы дается с таким напряжением воли и нервов. Как в Севастопольскую кампанию, день этот стоит года.
Как бы ни был скромен орган зарубежной русской мысли, он необычайно ценен. Свободное слово там, в бывшей России, давно уже расстреляно. Давно уже оно заменено покорным, жалким лепетом подхалимов, заливающих словесной макулатурой бесстыдные просторы советских листков.
Задача огромной важности была возложена событиями на эмигрантскую прессу. И мы счастливы утверждать, что задача эта выполнена.
Голосами десятков зарубежных газет миллионы русских людей, русских во всей глубине этого прекрасного слова, заявили: царство интернационала — не Россия. От имени всего русского народа его лучшие представители, не примирившиеся с красным злом, утверждали и не перестают утверждать, что не вечна оккупация коммунистическими башибузуками русского государства, что будет день и погибнет советская Троя.
Дала ли какие-нибудь результаты эта дружная проповедь? Услышали ли нас те, кому сие ведать надлежит?
„На эти вопросы лучше всего ответить новым вопросом: «Что было бы, если бы молчали?»
Европа, а за ней весь мир признали бы СССР, то есть на долгие годы затормозили бы дело освобождения России, настоящей России. Европа, а за ней весь мир ничего не знали бы о том, что в действительности происходит там, за красной чертой. Ведь общепризнано, что европейскую печать в очень малой степени интересует нынешняя русская жизнь, быт, общественные настроения и чаяния — словом, все то, что тщательно скрывается большевиками от постороннего слуха и глаза. Только так называемая «белогвардейская» пресса является той мировой радиостанцией, с вышки которой правда о советском рае разносится по всему миру.
Если бы мы молчали, Европа, совершенно не осведомленная о невозможных, абсолютно невыносимых условиях жизни в СССР, приняла бы меры к возвращению нас в лоно «отечества», что уже, впрочем, имело место, правда в виде исключения, в Польше и Румынии. Как убойный скот нас погнали бы под чекистские пули. Последняя твердыня небольшевистской России потонула бы в крови.
От укрепления во всем мире авторитета советской власти, от замалчивания правды о ней, от последнего убийства последних русских патриотов оберегла, спасла нас Белая печать. Черная летопись второго смутного времени отметит этот тяжкий подвиг, этот долгий искус бездомного русского слова.
Если моральная и материальная поддержка газеты доброго старого времени была делом вкуса, политического настроения или привычки каждого читателя, то ныне такая поддержка должна считаться священнейшим долгом каждого из нас. Легкомысленно думать, что бесцельно пытаться каплей остановить море. Капли, беспрерывно, неустанно долбящие камень, в конце концов разрушают его.
Разумеется, куда спокойнее и до поры до времени выгоднее быть с красным морем, куда проще, как в священный камень Мекки, верить в советскую скалу. Но капризна история, неисповедимы пути Господни. Право силы неизбежно должно привести к силе права. Никогда еще на земле преступному во всех отношениях меньшинству не удавалось долгое время властвовать над большинством. Мы уверены, мы твердо знаем, что чистые капли служения своему народу уже подточили насилие над ним и не сегодня завтра с грохотом рухнет оно в небытие. Эта уверенность, это знание всем покинувшим Родину свою, всем работникам свободного могучего русского слова дает неиссякающую силу с открытым забралом сражаться во тьме за свет, на чужбине — за Россию.
