Коллектив авторов - Ивритская классика прошлого века

Земля молчит – и будто саван грудь окутал,
и будто сердце мне пронзил молчанья меч.
Но я покуда здесь и жду еще покуда,
и кровь стихов моих не прекращает течь.

Раз смерть молчит – умолкнем мы в ее объятьях,
настанет день – и путь прервется у черты,
но до чего же голос жизни нам приятен,
как звуки эха его ясны и чисты!

Могильным холодом в лицо молчанье дышит,
и ухмыляется чудовище в ночи.
Но я покуда здесь, покуда здесь, ты слышишь?
Срази меня словами! Только не молчи!

Я запомню навек:
как испуганный конь,
колотится сердце в груди.
Будто в лунную ночь, всюду бледный огонь
и призрачный свет – впереди.

И внезапно почувствую вспышку в крови,
будто послан мне знак от огня.
Он напиться дает – и сгореть от любви,
окружает и душит меня.

О, как же недолго со мною он пробыл —
тот луч, что скользнул сквозь стекло.
Уже не мечтаю отныне я, чтобы
здесь стало свежо и светло.

О солнце! О солнце! Блестящей оравой
твои рассыпались лучи,
сверкали в росе и плясали на травах,
горели в заката печи.

Я знала, что дни опустеют без света.
В тоске подойду я к окну.
Как к памяти солнца, я к форточке этой
без всякой надежды прильну.

Вот она от головы до пят,
вот ее забитый, тихий взгляд.
Преданность, унынье и мольба:
взгляд собаки битой иль раба.

Миг кристально чистый, ясный, узнанный,
хоть и полон,
скуп он на слова.

Тишина,
и лишь порыв обузданный:
господина руку целовать.

Назови моим именем дочь —
руку дай,
постарайся помочь.
Так печален в вечность уход!

И когда она подрастет,
то мою сиротливую песнь,
мой вечерний, грустный мотив —
в золотую звонкую весть,
в голос утра она превратит.

Нить порвалась – вплети ее им,
дочерям и внучкам твоим!

Тебе я, как прежде,
тебе – на века —
чужая, своя,
далека и близка.

Ты – рана на сердце, и невмоготу
краснеть и бледнеть, и взлетать в высоту.
Так вслушайся в глас, леденящий сердца!
К тебе, о тебе, от тебя – до конца…

Открылася дверь и закрылася дверь.
Мираж сияет вдали,
и манит колодец.
Но, верь иль не верь,
им жажды не утолить.

Тюрьма – моя келья, и книга – нема,
и ширится ужас во мне.
И пусть я грешила – но я же сама
наказана Богом вдвойне!

Своею рукою! —
Так гордость велела.
Разорвана нить и мосты сожжены

своею рукой.
В сердце радость запела.
Так гордость велит.
Нож торчит из спины.

Лишь о себе рассказать я смогла.
Сжался мой мир, будто мир муравья.
Так же, как он, я и ношу несла,
так же, как он, надрывалася я.

Путь муравьишки к вершине желанной
долог, мучителен, труден вдвойне.
Ради забавы рука великана
все его чаянья сводит на нет.

Так же и путь мой – слезы и песни,
страх и молитвы Высшей Руке.
Что ж ты позвал меня, берег чудесный?
Что ж обманул ты, огонь вдалеке?

Столько доверия в сердце моем! —
Не испугаешь его листопадом,
благословит любые преграды —
осени плач за окном,

ветра бессилье, вечности мощь…
Сердце доверчиво, дальний ты мой!

В сердце сад есть заветный,
ты вселен в заветный мой сад.
Заплелись твои ветви,
глубоко твои корни лежат.

Не смолкает, не стынет
в сердце до ночи птичий галдеж.
Это сад мой, и ты в нем
сотней жаворонков поешь.

Все сказала я. Срок настал
виноград давить —
или душу.

Кровь течет,
как вино.
И вопит немота.
А ты даже не слушал.

Все хорошо.
Секрет храню навеки
про счастье, что открылось и ушло.
Готова руку целовать я человеку,
что обижал и будет впредь мне делать зло.

Но вдруг в тиши —
есть миг жестокий, грубый,
есть миг, взрывающий покой и сонный плен,
когда мне хочется, чтоб затрубили трубы
и Страшный Суд свершился на земле.

Его не видя, все же знаю точно
о том, что он вблизи, я не одна,
и бережет от ужасов полночных
квадратик света из его окна.

О, только бы мне знать, что кто-то рядом —
невидимый, но явственный, как свет,
и это знание – защита и ограда,
ладонь на лбу, прохлада и привет…

Отодвинулись мгла с синевою,
дни и ночи ушли далеко.
Я устала. Глаза закрою,
посижу, отдохну немного.

Пелена чужбины упала,
и придвинулся вдруг безотчетно
образ тот, что во мне погребала
память дней и ночей бессчетных.

За борьбу, за сверканье стали —
ты прости! Мы запомним отныне,
что касанье иной печали
ранит больно, и память не стынет.

Моя хрупкая радость! Цветочек,
что взрастила с таким я трудом
на тяжелой безжизненной почве,
на пустынном наделе моем.

Моя хрупкая радость! Жестокий
тот закон мне известен давно:
если слез проливаешь потоки,
не создашь и росинки одной.

И дорога мне эта известна,
и другой уже не повстречать:
вспоминать, создавая песни,
вспоминать, грустить и молчать.

Книгу Йова раскрыла, читаю о нем.
вот герой! Нас ведь тоже учили
видеть благо и пользу в страданье своем,
подчиняясь Всевышней силе.

Если б только уметь разговор нам живой,
как и он, вести благосклонно,
и устало склоняться, как он, головой,
и идти к Отцовскому лону…

Я закрою дверь на замок,
я заброшу в море ключи,
чтоб мой дух смятенный не мог
на твой голос мчаться в ночи.

Знаю – ночи будут без снов,
знаю – дни покроет туман.
Утешенье мое – в одном:
это сделала я сама.

Я заберу себе взгляд твой нежный —
сверкающий смех, глухую тоску,
которым, как вспаханным полем безбрежным,
я вылечить бедное сердце смогу,

Я заберу себе взгляд твой нежный,
я заберу – и втисну в строку.

Не осуждай меня: да, я виновна.
Так отсрочь приговор и крах!
Возлюбить себя?
Ну что ж, безусловно,
я себе – главный враг!

Не уходи с испуганным взглядом,
и не плачь обо мне – смерть уйдет!
Лишь месть моя стрелы наполнила ядом,
в мое сердце стремит их полет.

Нынче все по-иному – никто не поверит:
мы летим над землей, будто в сбывшихся снах.
Мы с тобою на яхте, сверкает Кинерет,
и над нами горит парусов белизна.

Мы когда-то сплетали из лунного света
тот фитиль, что навеки связал нас с тобой.
Все свершилось! Смотри: сон сбывается этот,
мы бредем золотою тропой.

Станет память кристальной водой родниковой,
давшей влагу сожженной земле.
Эта ночь – навсегда. Ее светом окован
ряд за нею тянувшихся лет.

В лунных бликах наш двор неровный.
По прохладе и тишине
поскорее бежим в коровник.
Дышит ровно корова во сне.

Как тепло она шевелится!
Как рогатый лоб ее крут!
Наши с нею судьбы сплелися
целым ворохом скрытых пут.

Земли вспаханные чернеют,
воды утром горят синевой,

и проемы скал зеленеют
утверждающей жизнь травой.

А в ущелье сером смелеет,
розовеет цветок живой.

Буйную тропку в горах
должен ли ты обойти?
Чтобы увидеть твой страх —
где же мне силы найти?

Что же туман окружил,
горы окутал собой,
если сиянье вершин —
это награда за боль?

Это кажется странным:
сквозь горечь от слез,
сквозь упреки и злые слова
из далекого прошлого ветер принес
шепот нежности, слышный едва.

Этот бой меж мужчиной и женщиной стар,
смертный бой, до исхода сил.
Потому что ты братом любимым мне стал,
потому что ты сыном мне был.