XVII. АЛТАРЬ ДИОНИСА[34]
В небо синее глядит
Темный конус кипариса.
Старый жертвенник стоит
Бога Диониса.
Замкнут сад стеной сырой.
Влажный сумрак и прохлада.
Только там и здесь порой
Промелькнет дриада.
Где лесные божества
Потешались на свирелях,
Всё умолкло, и трава
Прорастает в щелях.
Долетел ручья напев
Из-за мраморной колонны.
Остро пахнут, перепрев,
Мертвые лимоны.
Скоро ночь большую тень
На алтарь накинет.
Тишина. Горячий день
Понемногу стынет.
Люди здесь молились встарь
У подножья кипариса.
Это — брошенный алтарь
Бога Диониса.
Нет, не забыть мне Ривьеры;
Детских годов,
Свежих садов
Сердцу родной Бордигеры.
Помню я горные склоны…
Как по утрам
Я по горам
Шел собирать анемоны.
Желтая вьется дорога.
Вот фиалок ковер,
Разбегается взор:
Как душисты, как много их, много
Помню, как виды далеки, как широки
С берегов
И богов
Первые помню уроки.
Бордигера! Ты — матери нежное лоно —
Первых дней колыбель —
Тихий отель
Лазерона!
XIX. МУНЭ СЮЛЛИ И АЙСЕДОРА ДЕНКАН[36]
Вы — две иконы в храме моей души:
Слепец безумный, ярый Мунэ Сюлли
И ты, весенняя улыбка,
Нимфа Ионии, Айседора.
Я помню толпы, павшие с плачем ниц,
С масличной ветвью, возле колонн дворца.
О, что вам, дети? что вам, дети,
Племя несчастное старца Кадма?
Склонилось солнце, кровель верхи златя.
Страдальцу шепчет девушек легкий хор:
Поверь улыбчивой надежде,
Кто была матерь твоя, младенец?
Не Аполлон ли, розоланитных нимф
Любовник тайный, зачал тебя, дитя,
И нимфы грудью сладкомлечной
Был ты взлелеян в глухой дубраве?
Нет, брось Надежды! отцеубийца — ты,
На Кифероне твой отзовется стон:
Кто осквернил преступным браком
Матери, матери вдовье ложе?
Ты с воплем вежды кованым бьешь ремнем,
И червленеет кровью слепой зрачок.
Ты пресмыкаешься во прахе,
Зверь, уязвленный стрелою Рока.
Но что остудит яростных мук костер?
Ах! кто осушит раны горячей кровь?
Прохладный ветр любви дочерней:
Посохом старцу — плечо Исмены.
Я помню пляску нимфы Диркейских струй
О, Айседора, рощ Эриманфских цвет!
В покрове из цветов весенних
Ты устремлялась к родному солнцу!
То резвым фавном, ствол приложив к губам,
Топтала стебли диких, лесных цветов;
То, наклоняясь к белой влаге,
Изнемогала в истоме сладкой.
То, позабывши шелест родных дубрав,
Хитоном красным нежную скрывши грудь,
Сменяла ты напев свирельный
Новыми гимнами арф небесных.
Ты заменяла родины злачный луг
Садами кринов и золотых плодов,
И полевые розы Мосха
Райскою лилией Фра Беато.
То нисходила в бледный загробный мир,
Чаруя лирой страждущий хор теней.
Услышь мой голос, Евридика,
Голос любви за печальным Орком!
Вы — две иконы в храме моей души.
Вы — два фиала горьких и сладких грез:
Вы дали пить мне на Голгофе
Оцет Софокла и мед Гомера.
Родился я под небом полунощным,
Но мне знаком Латинской музы голос
И я люблю Парнасские цветы.
Пушкин
Бог Эрот, ярясь на Феба,
Вольный лет в эфире мча,
Две стрелы свергает с неба,
Изострив и наточа.
Феб томится в страстном плене:
Грудь ему насквозь прожгла
Острым жалом вожделений
Златоствольная стрела.
Ранит Дафны грудь невинной,
Леденящая сердца,
Та другая, с сердцевиной
Из тяжелого свинца.
И Эрот, отмстив обиды,
Возвратился в небеса.
Феба нимфы Пенеиды
Жжет расцветшая краса.
Где журчит ручей прозрачный,
Весь в серебряной пыли,
Дафны, вольной и безбрачной,
Дни веселые текли.
В брак уж вступить побуждал ее местный обычай,
Но в неприступных лесах укрываться любила одна;
Мужа чуждалась, звериною тешась добычей,
Словно Диана, для страстной любви холодна.
Дафна скитаться любила в лесистой тени молчаливой,
Всем женихам, что искали ее, отказав.
Русые кудри, что прядью вились прихотливой,
В косу простую сплетала, повязкой связав.
Шепчет ей Делий: «О Дафна! под деревом сядем!
Внемли молениям страстным, и легкий покров распусти.
Гребнем злаченым по этим распущенным прядям
Дай провести!»
Нимфа бесстрастная тщетно ему прекословит…
Стройные члены раскинув меж трав и корней,
Он ей любуется, дышит в лицо ей, и ловит
Кудри златистые — шелковых нитей нежней.
Хвалит взоры — звезд лучистей
(Как от уст глаза отвлечь?);
Нежны руки, пальцы, кисти,
Белизна открытых плеч.
Очи гневом заблестели,
Скрылась в мир лесных теней,
И язвимый страстью Делий
С воплем бросился за ней.
Не мирящийся с разлукой,
Он проносится средь чащ,
— Светозарный, сребролукий, —
И по ветру вьется плащ.
«Нимфа, постой! Как от льва убегают олени,
Агнцы от волка, как голубь летит от орла,
Что ты бежишь, спотыкаясь и раня колени,
Будто из лука стрела?
Нимфа, постой! Доверяясь тропинкам неверным,
Что ты бежишь, не внимая призывам любви?
Ноги безвинные острым и жалящим терном
Не рви!
Знаешь ли, кто за тобою бежит? Я — не горный,
Грубый пастух, стерегущий родные стада.
Знала бы, кто я, наверно ногою проворной
Ты б не бежала тогда!
Знай: мне Юпитер — отец; я — пророчества дивного дара
Бог, и властитель я творческих грез.
В Дельфах мне служат, покорны мне Кларос, Патара
И Тенедос.
Стрелы мои беспощадны: неведом им промах;
Только стрела твоя стрел моих грозных верней!
Рана томит меня: я среди трав, мне знакомых,
Сам врачеванья владыка, спасенья не вижу от ней».
Дафна, робко розовея,
Всё бежит скорей, скорей,
И, ее покровом вея,
Ветер треплет прядь кудрей.
Мчится нимфа в ствольной дали,
В зыбкой лиственной тени.
Позолоченных сандалий
Рвутся крепкие ремни.
«Нимфа, стой, велик, могуч я,
Быстробежный Аполлон!»
Мнутся травы, гнутся сучья,
Эхо вторит гул и звон.
Зов люби его бессилен
Дафна, розы розовей,
Мчится ветром меж извилин
Диких троп, во мгле ветвей.
Он нагнал, и Дафна слышит,
Как дыханье горячо,
И под ним стыдливо пышет
Обнаженное плечо.
Речь его — упорней, гневней…
Дафна смотрит перед ней
Волны катит старец древний,
Пенноблещущий Пеней.
И взмолилась: «о, родитель!
Ты — всевластен, ты — велик.
Будь же дочери спаситель
Измени злосчастный лик».
Смолкла, и стала невинного агнца покорней.
Тело ее цепенеет, и груди оделись корой.
Резвые ноги впиваются в землю, как корни.
Руки становятся сучьями, кудри — зеленой листвой.
Складки одежды твердеют, становятся глаже;
Зеленошумной вершиной замкнулись уста.
Вся изменилася Дафна, но та же,
Прежняя в ней красота.
Любит ее и такой Аполлон, и, как члены,
Гибкие сучья обвив, слышит сердца любимого бой.
И поцелуи горячие напечатлены
Им на коре, для ответных лобзаний немой.
«Будешь отныне цвести без скончаний,
Будешь в моих извиваться кудрях,
Будешь на цитре, на звонком колчане,
Знаком победы на гордых царях.
Я примиряюсь с враждебною долей
Дафна, цвети же могучей, пышней,
И на вожде, что войдет в Капитолий,
Ярким победы венком зеленей!
Как мои кудри нетленно хранимы,
Так свой зеленый убор сохрани;
Вечно цвети: и в холодные зимы,
И в беспощадные летние дни».
Кончил Пеан; и, ему отвечая,
Лавр колыхаться вершиною стал,
И, молодыми ветвями качая,
Что-то шептал.
