— Зачем ты нарываешься? — прошептала Иринка. — Наговорит еще по злобе три короба в отделении.
— Да ну его к черту! — ответил я, не понижая голоса. — Думает, раз на нем форма, так он может нос везде совать.
Сержант только крякнул и ничего не ответил.
А я был зол не на шутку: надо же нам было так вгрохаться? Что там еще сержант мог наговорить?! И без того дальше ехать некуда. Он имел право талон проколоть только за то, что трое в кабине, а тут ведь еще черт те что вышло: водкой несет, морды набиты, едем ночью без путевки, за рулем сидит посторонняя личность с какими-то мокрыми, липкими бумажками вместо прав… Гроб с музыкой!
Я нашел в кармане папиросы и закурил. От них только голова разболелась еще больше.
Впереди маячил борт моего «газика» с четко написанным номером «66–34». Было до того непривычно и странно видеть этот номер, покачивающийся в рамке ветрового стекла чужой машины, что я старался туда не смотреть. А то, что моя машина преспокойно ехала без меня, казалось мне предательством с ее стороны и злило еще больше.
Я откинулся на спинку и закрыл глаза. Теперь и я мог подремать: я стал самым обыкновенным пассажиром.
«Дернул же меня черт встретить сегодня деда Якушенко!» — подумал я сквозь дрему.
В городе мы были минут через сорок. По темным ночным улочкам райцентра нас доставили в отделение.
На всей улице свет горел только в этом здании. У входа, опершись о косяк, покуривал милиционер. Мой «газик» уже загнали во двор, как вещественное доказательство, наверное, а с Димкой мы встретились в комнатке, вдоль стен которой стояли жесткие скамейки. На одной из них, свернувшись калачиком и укрывшись с головой пиджаком, спал какой-то пьяный, на другой сидел небритый детина с маленькими, тусклыми глазками, глянувшими на нас из-под нависшего лба, как подвальные оконца. Дверь с круглым отверстием посредине захлопнулась за нами.
— Плохо наше дело, ребята, — сказал Димка. — Дежурный выехал на происшествие, когда вернется, черт его знает… Да и вернется, что еще скажет-то.
— Подрались, что ль, из-за бабы? — спросил, ухмыляясь, детина.
— Не твое дело! — ответил я.
— Ишь ты!.. Разговаривать не желаете, значит? Не компания я, да? Врете, падлы, мы тут, в этой комнате, все компания…
— Ладно, заткнись! — оборвал его Димка. — Садитесь, ребята, ждать долго придется.
— Как твоя голова? — спросила меня Иринка.
— Ничего…
Я сел и прислонился затылком к холодной стене. Рядом Димка, облокотясь на колени и опустив голову, думал о чем-то. Иринка читала найденный на скамье обрывок газеты. Сидевший прямо напротив парень бесцеремонно разглядывал нас, но больше не ухмылялся.
Прошло минут десять, а может, и больше, когда щелкнул замок и в комнату вошел незнакомый милиционер.
— Никому ничего не нужно? — спросил он. Мы промолчали. — Если понадобится что, стучите, — добавил он и повернулся, чтобы уйти.
— Скоро там, Иван? — спросил парень.
— Сиди, куда тебе торопиться, — ответил милиционер.
— Надоело…
— Нам тоже с тобой возиться надоело.
— У вас служба такая…
Милиционер снова повернулся к нему и подошел поближе.
— Ты вот скажи, на черта ты этот мотоцикл тронул? Продать здесь не продал бы, ездить не умеешь… Зачем? — Милиционер пожал плечами. — Мертвое же дело было, вот и попался сразу.
— Не твоего это ума дело, Иван, — ответил парень и презрительно махнул рукой. — Что ты понимаешь!..
— Да, уж тебя-то мне никогда не понять, — согласился милиционер.
— Вот то-то и оно… Может, в шахматишки сыгранем? — предложил ему парень.
— Неплохо бы, да шахмат нет, — ответил милиционер.
— А где же они делись? В прошлый раз были ведь…
— Порастаскали все… — вздохнул милиционер.
— Вот сволочи! — искренне и зло выругался парень.
— Да… Так если что нужно, постучите, — уже совсем другим, холодным тоном повторил нам милиционер и вышел.
Еще минут через десять он появился опять и спросил, обращаясь к Димке:
— Кто здесь Демин?
Я поднялся.
— Ну я.
— Пойдем.
Иринка тоже вскочила:
— А мы?
— Подождите, гражданка.
Я улыбнулся ей:
— Перестань. Я скоро вернусь.
— Ни пуха ни пера, — пожелал мне вслед Димка.
— Спасибо…
Мы прошли по длинному, не предвещавшему ничего хорошего, полутемному коридору, позади гулко гремели подкованные милицейские сапоги.
— Вот сюда, — сказал милиционер у двери с дощечкой «Начальник отделения».
В большом кабинете с окном, занавешенным тяжелыми шторами, за письменным столом, освещенным лампой, сидел капитан милиции в фуражке и темно-синем плаще. Капитан внимательно читал какой-то синий бланк, густо исписанный неровным почерком. Рядом с пачкой сигарет на столе лежали наши документы. Я их сразу узнал по размокшим корочкам Димкиных прав.
Капитан поднял голову от бумаг и сказал:
— Ну, здравствуй, Алексей Демин.
Я удивленно посмотрел на него, до меня не сразу дошло, откуда это капитан знает мое имя.
— Что смотришь? Тут про тебя вот сколько написано, — сказал капитан, щелкнув ногтем по синему бланку. — Не протокол, а целая пьеса. — Он усмехнулся. — Что ты сказал, что сержант сказал — все есть. Не знал даже, что у меня в отделении писатель обзавелся… Или это ты его вдохновил?.. Вы можете идти, — махнул он рукой милиционеру.
Тот отдал честь и вышел, предварительно окинув меня с головы до ног взглядом, в котором тоже не было ничего обнадеживающего.
— А ты садись, — сказал капитан и добавил, видя, что я в нерешительности топчусь у двери: — Садись, коли пришел, мне на тебя голову задирать несподручно.
Я сел в жесткое кресло у стола напротив капитана, который с интересом рассматривал мои бинты. Я машинально потрогал их.
— Что, болит? — спросил капитан.
— Нет, ничего, — ответил я, хотя голова сразу начинала болеть, когда о ней вспоминали.
— Ну, рассказывай, куда ехал, откуда, зачем? Все, как отцу родному…
Капитан снял фуражку и, положив ее на стол, пригладил реденькие, седоватые волосы над крутым лбом с красной полосой от твердого околыша. Я смотрел в его полное, будто налитое лицо с большим, мясистым носом и думал: «Что ему рассказывать? Правду рассказать или соврать, результат все равно один: отберут права месяца на три в лучшем случае…»
— Что ж молчишь?
— А что тут особенного рассказывать? — пожал я плечами. — Ехал без путевки…
— Пьяный, — вставил капитан.
— Немного выпивши… — поправил я его.
— Допустим. Управление передал постороннему человеку…
— Я руку повредил…
— Где? — быстро спросил капитан.
Я молчал.
— Ну? — поторопил он меня. — Где вы поранили руку, и кто пробил вам голову? Быть может, была авария?
— Да, да… — уцепился я за его предположение.
— Вот и врешь. А я просил не врать. Нехорошо, Демин. Послушай, если ты совершил преступление, оно все равно раскроется, а если нет, зачем врешь?
— Курить можно? — спросил я.
— Можно. В армии служил?
— Да.
— Парень ты вроде неплохой. У нас за тобой ничего не числится… Натворил что — признавайся сразу, может, исправить еще не поздно, а будешь запираться — я с тобой вообще разговаривать ведь не стану. Посажу, и будешь сидеть до выяснения обстоятельств дела. Тебе такая перспектива улыбается?
— Нет, — сказал я. — Не улыбается.
— Ну так валяй рассказывай.
— Не знаю, с чего начать…
— А ты начни с самого начала, — посоветовал капитан.
— Ну ладно… Приехал я сегодня в гараж…
— Откуда?
— С карьера. Но это не имеет значения.
— Это мне судить, что имеет значение, а что нет. С какого карьера?
— С того, что на Лысой сопке… Но это, правда, к делу не относится. Поставил машину в гараж и вижу: кто-то у самоходки с переносной лампой возится. Есть у нас такой дед, старый совсем. Его так и зовут: дед Якушенко. Живет один. Сынов его в войну поубивали, а старуха умерла года два назад, что ли…
— А это, ты считаешь, к делу относится? — перебил капитан.
— Я считаю, относится, — сказал я. — Работал дед когда-то в МТС. А в прошлом году, как продала МТС нам машины, стали комбайнеров искать. Дед взялся. Работал ничего, я помню, сам от него зерно возил на сушилку… Ну вот, а тут сидит дед у своего комбайна и плачет. Я спрашиваю: «Что с тобой, дед?» Он говорит: «Обокрали!» «Кто?» — спрашиваю.
— Кто же его? — спросил капитан.
— Механик наш. Ну, не обокрал на самом деле, а разобрал дедову самоходку на запчасти. Нет запчастей к этим самоходкам. Они двадцать дней в году работают, а остальное время стоят без дела… Разве это порядок?
— Непорядок, — согласился капитан.
