Он вздохнул и как стоял па коленях, так и приблизился к ней и поднял лицо.
— Сердишься, да? Понимаешь… Э, чтобы поняла, как вышло, рассказать надо. А ты разве дашь рассказать? Ты меня слушать не можешь, совсем не веришь, даже видеть не хочешь. Я уехать решил, а уезжать никак не могу!
— Как не хочу, раз пришла? Ну, расскажи, расскажи, — присела она, и их лица теперь были вровень. — А я послушаю… Только ты недолго, мне через четыре часа к телятам идти. И еще домой сколько добираться.
— Зачем — сколько? — воспрял он. — Через десять минут домой привезу!
— Это выпимши поедешь?
— А-а, да… Нет, не поеду сейчас. Так пойдем, я тебя нести буду.
— Ага, там и опустишь, где возьмешь. — Она убрала ему волосы со лба и встала. — Пошли, Костя, пошли, поздно уже. И товарищи твои притомились.
— Еще плохо умеют гулять, понимаешь. — Он тоже встал и оглядел сразу стихших без руководства воителей. — Нельзя подряд пить, хорошие слова говорить надо, петь надо, тогда долго можно сидеть… Научатся, увидишь!
— Ну, пошли, пошли, — Ольга прислонилась к нему, и Константин обнял ее за плечи. — Вот сюда, я здесь стежку знаю… С молодых не ходила, а помню. Как раз мимо озера к дому выйдем.
— Ва, разве мы старые? — удивился он. — Мы старые никогда не будем, тоже увидишь! Куда хочешь пойдем, так мне хорошо…
Солнце пока не поднялось, но его ореол уже ярко высветил восточную часть неба, и все живое проснулось к новому дню.
Тихую гладь озера тревожила охотившаяся на летучую мелюзгу рыба и, хотя было полное безветрие, неумолчно шелестели пожелтевшие за лето листья тростника. И еще где-то со стороны леса или деревни раздавалось то усиливающееся, то стихающее совсем непонятное звучание.
Почтальон Егор Сажин и лесник Федор Крюков были зависимы сейчас только от движения поплавков, но корма рыбе хватало, и надежды рыбаков сбывались редко.
— Нет, надо было овса напарить, — шепотом сказал Егор Степанович. — Оно бы верней вышло. Василий-конюх говорил, что на овес шесть лещей по килограмму вытянул.
— Ты его слушай больше! — негромко ответствовал Федор Крюков, старательно налаживая наживку. — Он тебе нарасскажет полную неделю четвергов… Язык у его килограмм весит, это да. Я сам вчера на овес пробовал. Кошке пяток рыбин принес. Смехота!
— Теперь до стужи. В холода пода посветлеет, много лучше брать станет, — пообещал Егор Степанович. — Только до осени еще дожить надо.
— Брось печалиться, — усмехнулся лесник. — Какие твои годы? Смерть покуда далека, а без смерти не помрешь. Еще побалуешься рыбалкой и всяким разным.
— Думаешь? — прикинул Сажин. — Нет, как хочешь изнатужься, а псе одно уши выше лба не поставишь: видно, отловил я свое. А на добром слове спасибо… — Он обернулся. — Стой-ка. Никак, бредет кто.
Давно протоптанной стежкой двое вышли из лесу в поле…
Константин наклонился к шагавшей рядом Ольге и сказал очень тихо, хотя кругом никого не было:
— Зачем сейчас домой, а? Я председателю скажу, такой день нам подарят, наверно. Дома люди, я хочу с тобой наконец один быть.
— День подарят с радостью, о том речи нет. Так там же твои, Костенька…
— Э-э, мои поймут, даже рады будут. Они — слышишь? — они там совсем хорошо сидят.
От деревни, и верно, затухая и снова усиливаясь, несся непривычный для этого пейзажа мотив.
Привставший на берегу почтальон аккуратно оправил раздвинувшиеся было стебли, сел па место, поплевал на червя и закинул удочку.
— Не, видать, не уедет Костя, — сказал он удовлетворенно. — А чего ему отъезжать? Тут у нас просторно, красиво, никакого шуму, кроме покою… Самое место жить, я так считаю, особенно когда сильно милую нашел.
За озером солнце еще только показало красную верхушку окружья.
По росистому лугу все дальше от рыболовов отдалялись Ольга и Константин, пока их не скрыли стелющиеся клочья тумана.
