— Вот именно. Когда я тебе нужен, ты всегда под рукой, — сказал Лядащев, — но когда ты нужен мне, тебя довольно трудно сыскать.
Саша с невинным видом пожал плечами.
— Это мой друг, Никита Оленев, — представил Саша, — а это… — он умолк на мгновенье, соображая, как отрекомендовать Лядащева.
— Твой друг Василий Лядащев, — подсказал Никита, на лице его было надменное выражение.
— К делу, господа, — серьезно сказал Лядащев. — Я знаю, что бумаги, похищенные из тайника Бестужева, находятся у вас. Их передала вам Анастасия Ягужинская.
— Господь с вами… с чего вы взяли? — воскликнул Саша с искренним изумлением, — Никаких бумаг нам Анастасия не передавала. Хотите на кресте присягну? Никита, подтверди! — Саша повернулся к Никите.
Никита и Лядащев с вызовом, как показалось Саше, смотрели друг на друга.
— Вперед, гардемарины, — тихо сказал Лядащев, — нас ждут великие дела! Неплохой пароль…
Никита сжал зубы, на скулах его заходили желваки.
— И что вы намерены делать с этими документами? — продолжал Лядащев. — Это очень серьезная политическаяигра. Вам не приходило в голову вернуть их Бестужеву?
— Василий Федорович, — умоляюще сказал Саша, — поверьте, вы ошибаетесь…
— Нам это приходило в голову, — твердо сказал Никита.
Лядащев удовлетворенно кивнул.
— То, что бумаги у вас, знаю не только я, но и Лесток. За каждым вашим шагом следят, и то, что вы спрятали Корсака у князя Черкасского, тоже не сегодя-завтра будет известно Лестоку… Вы «накрыты», как говорят в тайной канцелярии, и в какой-то момент можете просто исчезнуть…
Никита и Саша молчали. Ледящев встал, прошелся по комнате.
— Я понял: вы хотите сами отдать бумаги Бестужеву.
Что ж — это ваше право. Но будет лучше для дела, если вы встретитесь с вице-канцлером не в его канцелярии. Да вас туда и не допустят. Послезавтра в Петергофе большой маскарад. Там будет и Бестужев. Вот приглашения.
Лядащев протянул им билеты.
— А как мы узнаем Бестужева? — спросил Никита недоверчиво.
— Таких персон узнают в любом обличии. У него маска с огромным красным клювом, лиловый плащ. Он сам подойдет к вам.
— А как он нас узнает? — спросил Саша.
— Это не ваша забота. Сколько нужно костюмов: два, три?
— Три, — ответил Никита.
— Вот и договорились, — Лядащев удовлетворенно улыбнулся. — Да, Белов… Забыл сказать. Не езди больше в особняк на Фонтанной речке. Де Брильи вместе с мадемуазель Анастасией отбыли в Париж. А горящая свеча в пустом доме — отличная мишень.
Лицо Саши помертвело.
Алеша вылез из окна своей комнаты на галерею и, прижимаясь к стене, направился на половину «синих». Освещая поочередно окна, по анфиладе комнат двигалась свеча. Увлеченный ее движением, Алеша не заметил, как сзади неслышно отворилась дверь. На галерею вышли два гайдука, повременили немного, наблюдая за Алешей, потом стремительно бросились на него и заломили за спину руки. Алеша хотел крикнуть, но большая ладонь закрыла ему рот. Он дернулся, тогда второй гайдук ударил его коленкой в живот, и он, скорчившись, повис на руках верзилы…
Алешу бросили на пол в библиотеке. Он открыл глаза и прямо перед собой увидел большой портрет Петра I в мундире Преображенского полка.
— Кто это? — раздался голос.
Алеша покосился и увидел мужчину в дорогом халате.
— Должно быть, шпион, — сказал гайдук. — Высматривал что-то в окнах… тайно.
— Развяжите его, — приказал князь.
— Обыскать?
— Ваше сиятельство… — начал Алеша дрожащим голосом, но гайдук, обыскивая, так бесцеремонно вертел его, что он неожиданно для себя расхохотался, — щекотно же.
Рука гайдука полезла за пазуху и нащупала переданную Сашей бумагу. Алеша тут же вцепился в эту бесцеремонную руку зубами. Гайдук взвыл от боли и ударил Алешу головой об пол.
— Перестаньте его колотить, — с раздражением сказал князь, — Он совсем мальчишка. Откуда мне знакомо его лицо?
— Так больно же, ваше сиятельство. Он мне палец прокусил, — проворчал гайдук. — Еще улыбается… — Он отдал князю бумагу.
Алеша действительно улыбался. Минутная потеря сознания сняла с него стеснительность и как бы прояснила мозги.
Князь развернул сложенную вчетверо бумагу. На лице его появилось крайне удивленное выражение.
— Посадите его в кресло… дайте вина… это его подкрепит, — командовал князь, читая бумагу.
Те поспешно выполнили его приказание и удалились.
— Как к тебе попал этот документ?
— Сложными путями, ваше сиятельство, — сказал Алеша пылко. — Меня привела в ваш дом любовь!
— Любовь? — переспросил князь.
— Я пришел узнать у вас о дворянине Георгии Зотове. Если он жив, то мы вместе с дочерью его Софьей поедем просить его благословения и будем заботиться о нем всю жизнь… — Алеша перевел дух.
— Зотову уже не нужна ваша помощь, — сказал князь тихо. — Он умер год назад в Верховенском остроге.
— Вот оно что… — Алеша помолчал. — Но у Зотова осталась дочь, ваше сиятельство, и ей грозят монастырем!
— Монастырем?! — крикнул князь гневно.
Он встал, оттолкнул кресло и заходил по комнате.
— Дочь Зотова твоя невеста?
— Да.
— Хорошая партия, — князь криво усмехнулся. — И приданое богатое — покойный отец каторжанин. И еще этот документ, — Черкасский взял в руки письмо. — Его мы вместе с Зотовым сочиняли, слог у него был легкий. Заговор наш был игрушечный, а наказали за него всерьез. Хочешь отомстить за свою невесту?
— Да! — Алеша вскочил. — Что я должен делать?
— Десять лет назад от имени смоленского дворянства я написал письмо герцогу Голштинскому, и Красный-Милашевич повез его в Киль. Письмо попало в руки Бестужева и очень его заинтересовало. Ведь мы предлагали на трон русский взамен Анны дочь Петра — Елизавету! Но, видно, преждевременно. Бестужев решил выслужиться перед Бироном и донес на нас, — князь словно взвесил на руке бумагу. — С Бестужевым я счеты сводить не собираюсь. Слава богу, в России русский канцлер, причем весьма неглупый и делу русскому преданный. К тому же Бестужев запоздал со своим доносом. Тайной канцелярии все уже было известно. Был тихий человечек, отцом моим обласканный. В списках, которые он отнес в тайную канцелярию, фамилия Зотова стояла первой. И этого человечка я тебе дарю.
— Где он? Владеет ли он шпагой?
— А ты, вроде меня, дурак, — сумрачно усмехнулся князь. — Не могу казнить гадину, как того заслуживает. Шпаги на полке, в футляре.
Черкасский отворил дверь в стене.
— Ступай, — он указал в темноту. — Там лестница, дверь. Вот ключ. И помни, одну шпагу ты можешь оставить у входа…
Алеша вступил в темноту…
Ключ сразу попал в замочную скважину. Алеша распахнул дверь и зажмурился от яркого света. Подземелье светилось от множества лампад. На вбитых в стену крюках висели иконы, ни стола, ни лежанки.
В углу под иконой сидел лысый бородатый человек.
— Защищайся, мерзавец! — крикнул Алеша и бросил шпагу.
Человек повернул к Алеше лицо, это был Котов. По лицу штык-юнкера было видно, что он сразу узнал своего воспитанника и ничуть не удивился его появлению.
— Прости, нечистый попутал, — тягуче сказал он и пополз к Алеше.
В этом «прости» не было живого чувства, а только заученная покорность. Он дополз до Алеши и потянулся руками к юноше, припал губами к башмаку. Этого Алеша уже не мог перенести. Брезгливо вскрикнув, он бросился вон из подземелья.
— Ну что, дрались? — спросил князь, как только Алеша вернулся в кабинет.
Тот отрицательно мотнул головой.
— Шпага у него осталась?
Алеша кивнул.
— Хоть бы закололся он, что ли, — с тоской сказал князь, — или повесился. Ему уж веревку подбрасывали. Что с ним делать?
— Если бы он мог повторить путь Георгия Зотова, — сказал Алеша. — И чтоб был он молод, и любил жену и дочь…
— Вспомнил, где я тебя видел! — воскликнул князь. — Не убегай ты тогда в женском платье…
— Я курсант навигацкой школы, а девок в театре играл не по своей воле.
— Хочешь быть мичманом?
— О да, ваше сиятельство.
— А Софье напиши — пусть приезжает. Приходите ко мне оба. Имя Зотова будет вашим паролем. Я помогу вам…
Утром перед домом князя Черкасского грузили в дальнюю дорогу карету. Старый слуга хлопотал возле лошадей. Из дома вывели Котова со связанными руками.
Князь Черкасский вышел на порог. Слуга замер в почтительном поклоне.
— Ну, Петр, путь долгий. Жду тебя через год. Устрой своего подопечного в Козицкий монастырь: «Чтоб содержался там вечно и в монастырских трудах никуда не отлучно», — с особым выражением произнес князь, вспоминая слова десятилетней давности приговора. — Ну а если помрет в дороге, на то воля божья.
