Трудно сделать сценарий о такой сухой жизни. Кому нужно механическое пианино, робот, прорывавшийся вдруг творческим актом?
Нас очень заинтересовала младшая сестра Натальи Александровны, Софья, на редкость преданная душа, добрый гений дома Рахманиновых. Кстати, она оставила содержательные, но слишком корректные воспоминания, из которых не вычитаешь никаких тайн. Впрочем, даже в наших целомудренных источниках этой Софьи как-то слишком много в чужой семье, она явно теснит Наталью Александровну, в трудные минуты жизни оказывается к Рахманинову ближе, нежели жена, иногда начинает казаться, что она и вообще душевно ближе, нужнее Рахманинову, что с ней его связывают более тонкие и чувствительные нити. Блудливо-ищущая мысль киношников заподозрила роман, весьма банальный роман со свояченицей. З. Апетян, которую мы тщетно пытались превратить в нашу союзницу, с негодованием отвергла это предположение. Софья была слишком некрасива, мужеподобна, чтобы подозревать ее в романтическом чувстве, а тем паче в чувстве разделенном, да и как вы могли подумать так о Рахманинове?!
Много позже, когда мы начали работать над вторым сценарием, дочь знаменитого Зилоти, двоюродного брата и консерваторского учителя Рахманинова, на вопрос: была ли влюблена Софья в Рахманинова, воскликнула с живостью, пленительной в девяностолетней даме:
— Ну конечно! Мы все были влюблены в него. В нем было что-то на редкость привлекательное для женщин. Молчаливый, мрачнюга, хотя дома мог быть детски веселым, он действовал на женщин безотказно. Был ли роман? Не думаю, Софья внешне была очень непривлекательна. Но кто может сказать об этом уверенно? Она была всегда под боком, умная, преданная, как собака, не обремененная собственной судьбой, очень удобная… А когда притрешься к человеку, перестаешь замечать его наружность. Вот с певицей Кошиц у него был заправский роман. Они ездили вместе на гастроли. Ему нравился ее голос, и как она исполняет его романсы, и ее красота, да и все остальное вполне устраивало. Наталья Александровна знала об их отношениях и относилась с… пониманием. Даже благодарила Кошиц за ее заботу о Сергее Васильевиче. Кошиц надеялась увести его из семьи. Потом он понял, что она дрянная баба. В эмиграции Кошиц преследовала его, распускала слух, что он отец ее дочери. Рахманинов боялся ее, как огня. Да что вы, сами об этом не знали?
За окнами скромной квартиры престарелой учительницы музыки лиловели февральские нью-йоркские сумерки. Пришлось напомнить милой хозяйке, что мы прибыли из других сумерек, где не полагается слишком много знать.
— У вас такое аскетическое общество? — удивилась Зилоти.
— О да! — подтвердил я и рассказал ей одну историю из недалекого прошлого.
В юбилейную дату Пушкина «Литературная Россия» (тогда еще приличная газета) собиралась напечатать мой рассказ «Царскосельское утро». Там вскользь упоминалось о лицейском романе Пушкина с крепостной актрисой. Я лечился в Карловых Варах, когда позвонила жена и расстроенно сообщила, что рассказ не пойдет.
— Почему?
— Наверху, — значительно сказала жена, и я представил себе, как она возвела очи горе, — приняли решение: у Пушкина была только одна любовница — Керн.
— А как же Ризнич? — закричал я, забыв о собственном огорчении. — Неужели мы потеряем «Для берегов отчизны дальной»? Такой гениальный романс!
— Мы потеряем не только это, — грустно сказала жена.
Рассказ все-таки появился — в «Неделе», то ли туда не дошло решение, то ли власти одумались.
— Хорошо, что я уехала, — без улыбки сказала Зилоти.
В отношении Рахманинова не было решения, но как набросились на сценарий музыковеды за то, что мы подарили Рахманинову не роман даже, а случайную, в жару и бреду нервной горячки (горячка и неизлечимый недуг — удобные литературные болезни) близость с красивой горничной Мариной, тайно в него влюбленной. Добавим, это произошло в сценарии с еще холостым Рахманиновым.
Подобный грех, только не в горячке, а в легком подпитии, случился у Герцена вскоре после женитьбы. Он поздно вернулся из клуба, разгоряченный, счастливый, влюбленный в молодую жену, но не донес своего чувства до супружеской спальни, расплескав с миловидной, теплой со сна служанкой, открывшей ему дверь. Он сразу покаялся жене, но не получил ожидаемого прощения, она приняла случившееся трагически.
А Рахманинову и каяться было не в чем и некому. Но отечественные блюстители нравственности взвились от возмущения.
А между тем мы точно высчитали возможность такой близости. В Библиотеке конгресса я обнаружил письмо Софьи, где она с неожиданной в ней яростью выговаривает Рахманинову за Марину, он ведет себя с горничной слишком интимно. Если не ошибаюсь, в последнем переиздании одного из сборников Апетян это письмо появилось. Софья — не ревнивая истеричка, она человек умный, сдержанный и весьма осмотрительный. И если ее прорвало, значит, к тому были основания. Марина была не просто служанка, а наставница-наперсница Натальи, она с детства жила в доме, много читала, любила музыку, сама хорошо пела, знала иностранные языки. На нее оставили Рахманиновы квартиру и все имущество, покидая страну. Соскучившись по Марине, они вызвали ее к себе, кажется, в Германию и не хотели отпускать назад. Марина все же уехала. Она чувствовала в себе ту болезнь, которая меньше чем через год свела ее в могилу.
У меня нет сомнений, что Рахманинов был увлечен Мариной, и это придает живую краску его несколько замороженному образу. Мы имели полное право на такую линию в сценарии.
Та же Зилоти, спрошенная о Марине, ответила с живостью:
— О, Марина была прелесть! И, как все, влюблена в Сережу. Он был бы дурак, если б прошел мимо.
Вот как человечески просто можно относиться к тому, что вызывает стародевический стыд и гнев у наших моралистов.
Мариэтта Шагинян с чуть излишним напором отводит подозрения, что ее близость с композитором — вначале эпистолярная, потом личная — носила любовный характер. Мы обязаны верить ей, с чего бы отказываться от такого живописного витка судьбы. Но отношения эти не были лишены волнения, причем больше со стороны Рахманинова. Серьезную, поглощенную искусством Мариэтту Сергеевну больше занимали творческие проблемы, поиски музыкальных тем и стихотворных текстов для романсов Рахманинова, а Сергея Васильевича тянуло на отдающие легким кокетством личные признания.
Но и нашумевший роман с Кошиц, и другие мутноватые отношения с женщинами меркнут перед тем, что открылось, когда мы с Кончаловским приехали в «Сенар», швейцарскую усадьбу Рахманиновых, ныне принадлежащую их внуку Александру Конюсу. Из всех многочисленных мест проживания лишь Ивановка была Рахманинову еще дороже, чем «Сенар» (аббревиатура: Сергей и Наталья Рахманиновы), и воспоминаниями юности, и тем неимоверным трудом, который он вложил в нее, чтобы превратить запущенное имение в «табакерку» — выражение Фета. Странствующий музыкант тогда впервые обнаружил и привязанность к месту, и незаурядные хозяйственные способности. Вторично свою созидательную — в прямом, материальном смысле слова — хватку Рахманинов проявил при строительстве «Сенара» на почти голой скале. Каменный громозд разровняли взрывами, затем навезли родящую почву. Большой деревянный дом, выдержанный в простом и строгом стиле норвежского сельского жилья, внутри поражал наисовременнейшим комфортом, имелся даже лифт для прислуги из подвальной кухни в столовую. Внутренние телефоны связывали спальни, солнце заливало огромную столовую, в доме имелась прачечная, бельевая, гардеробная, котельная, комнаты для прислуги, необъятный погреб. Фу ты, разошелся, как агент по продаже недвижимости! Дом смотрит на чудесную зеленую лужайку, обрамленную хвойными и лиственными деревьями. Когда-то частая сетка испещряла шашечкой рыжину отличного теннисного корта, ныне запущенного, крутой спуск вел к купальне и причалу, где покачивалась на слабой озерной воде моторная лодка.
Нынешний владелец «Сенара» не использует всех его возможностей. По профессии финансист (Кончаловский снижает его ценз до бухгалтера), он обнаружил в последние годы интерес к музыкальной судьбе деда, хлопочет об устройстве рахманиновского фестиваля в Люцерне, а прежде отдавал время лишь профессиональным заботам и спорту, был членом сборной Франции по бегу. Он и сейчас гордится худобой, силой мышц и легким шагом. Мы познакомились с его молодой женой и двумя ее очаровательными детьми от первого брака. Я не помню ее имени и для удобства рассказа назову — Жанна.
Как-то так получилось, что в первый день Жанна целиком завладела разговором. Она пришла в «Сенар», имея весьма смутное представление о Рахманинове, но, видимо, призраки, населяющие старое жилье, завладели ее впечатлительной душой, она стала завзятой рахманиноведкой и уже выпустила книгу о великом насельнике «Сенара». Она рылась в сваленных на чердаке и в необитаемых комнатах бумагах, письмах, собирала устные предания, легенды, сплетни. У нее весьма самостоятельное мнение о прежних обитателях дома, далеко не идиллическое. Мне не хочется касаться тех воистину сенсационных, но ничем и никем не подтвержденных открытий, которыми она нас буквально засыпала, а вот о том, что широко известно и окрестным жителям, и посетителям «Сенара», но, естественно, неведомо на родине композитора, я расскажу.
