ния у него были самые искренние, хотя за несколько месяцев до
того он публично признал, что хотел бы отметить сорок лет своей
работы’в театре и так напомнить о себе. Тогда он искал путей,
как спасти свое искусство от забвения, как укрепить веру в себя
и в то, что он не зря прожил свою жизнь. Теперь положение из¬
менилось, мысль о юбилее шла сверху, от Луначарского, и Орле-
нев опасался, что на таком высоком государственном уровне это
чествование может показаться нескромным. Но эти сомнения
вскоре рассеялись.
И не только в силу соображений грубо материальных («чего
для Любви не сделаешь!»). И не только потому, что он хотел воз¬
родить свою померкшую репутацию. Задача у него была более
широкая, если так можно сказать, более представительная — он
хотел вмешаться в длившийся уже несколько лет спор о судьбах
русского театра и заступиться за поэзию актерской игры, как ее
понимал. Репортеру московского журнала он сказал: «Без актера
невозможен и сдвиг театрами никакой режиссер, как бы гениален
он ни был, ничто не сможет сделать без актера. Та новизна, ко¬
торой теперь так много в театрах, загубит актера, в этом мое
глубокое убеждение... Повторяю, нужен сдвиг в самом актере» 9.
А какие у него были аргументы против сухости, геометризма и
навязчивой рациональности современного экспериментаторства?
Он не теоретик, не полемист, он может сослаться только на свой
опыт, на уроки собственной жизни. Он начнет с юбилея и потом
напишет книгу воспоминаний. Так наступает новая и последняя
полоса его жизни — время итогов.
Первый итог подводит одесский журнал «Силуэты». Год тот
же — 1922-й. Автор юбилейной статьи — Ар. Муров, не раз пи¬
савший об актере в десятые годы. Что же он говорит на этот раз?
Нельзя объяснить искусство Орленева привычными понятиями,
нужны новые! Его игра, например, в «Привидениях» строится на
приемах реализма, тяготеющего к подробностям, притом клини¬
ческого характера, в то время, как его Освальд фигура романти¬
ческая, подымающаяся до символа «поколения сыновей», бро¬
сающего вызов отцам и их отжитому времени. Лучшая роль
Орленева — Арнольд Крамер, физическая ущербность этого не¬
мецкого юноши не принижает его трагедии, «гениальность в нем
сплетается с беспутством, красота с уродством» 10. Все в его ро¬
лях смещено, все развивается в диалектике переходов и контрас¬
тов: он актер открытого чувства и не видит добродетели в том,
чтобы прятать это чувство от глаз зрителей по моде начала века,
хотя его стихийность нельзя считать неуправляемой. Он одновре¬
менно и импровизатор и аналитик, и бунтарь и человек по¬
рядка. .. В этой старой статье много справедливого и не так много
нового.
А вот что в «Силуэтах», действительно, сказано впервые: Ор-
ленев создал школу актеров-неврастеников, это все знают, но сам
он, как то ни парадоксально, к этой школе не принадлежал
(«оставался вне этого направления»). Между его игрой и игрой
его последователей было мало общего. Он шел за историей, и
в его искусстве отразилась одна из сторон драмы этой сумереч¬
ной эпохи; они шли за ним в замкнутом пространстве театра, во¬
все не обращаясь к натуре. Он заступался за своих героев, будь
то виноватый Раскольников или безвинный Рожнов; они их пока¬
зывали как можно эффектней, и только. Он «сжигал себя без
остатка», они гримасничали. Он поднял Виктора Крылова до вы¬
сот трагедии Достоевского, они Достоевского низвели до Кры¬
лова... Спустя несколько лет Ю. Соболев напишет то же самое:
«Эта генерация актеров, отравивших репертуар ядом разного
рода «орленков», легко схватила и переняла у Орленева то, что
было на поверхности его дарования...». Его же глубину эти ак¬
теры «не почувствовали и не поняли» п. Он не был счастлив в по¬
следователях и учениках.
Год издания книжечки Соболева — 1926-й, тот самый год,
когда в Большом театре в Москве праздновался юбилей Орле-
нева. Почему же так сдвинулись сроки? Ведь по дошедшим до
нас письмам и публикациям создается вполне отчетливое впе¬
чатление, что этот юбилей должен был состояться вскоре после
встречи Павла Николаевича с Луначарским в Кисловодске.
А в статье в «Силуэтах» в 1922 году прямо указывалось: «К со¬
рокалетию сценической деятельности». Чья же это ошибка? Чи¬
татель помнит, что театр стал профессией Орленева в вологод¬
ском сезоне 1886/87 года. Не мог же он считать началом своей
актерской работы выступления в дортуаре второй московской
гимназии (1882 год). И, когда все даты были установлены, юби¬
лей пришлось отложить на целых четыре года. Может быть, объ¬
яснения этой путанице надо искать в том, что Орленева в на¬
чале двадцатых годов мучила потребность подвести итог всему
пережитому и найти путь от прошлого в сегодняшний день (есть
ли для него такой путь?). Он торопился, ничего ие откладывая на
будущее.
Во время поездки но Северному Кавказу он получил письмо
от Талышкова. Они не виделись несколько лет, «таких исключи¬
тельных и необыкновенных», и роли у них переменились. Когда-
то Орленев приглашал его в Одинцово для работы над «Лорен-
заччио». Теперь Тальников жил в Москве, он не оставил меди¬
цину, одновременно сотрудничал в энциклопедическом словаре
Граната и звал Павла Николаевича к себе. «Милый, родной, сде¬
лай так, чтобы приехать в Москву сейчас же, побыстрее». Дела
для него найдется много. «Твой Достоевский сейчас, в эту пору,
как ра5 потряс бы сердца — он необходим, теперь новое поколе¬
ние, которое должно тебя увидеть» 12. Отзывчивый Орленев, не
задумываясь, тотчас же поехал с семьей в Москву, поначалу
остановился у Тальникова и две недели спустя получил квартиру
в актерском общежитии на территории, примыкавшей к саду
«Эрмитаж». В Одинцове он жил хоть и оседло, но на правах квар¬
тиранта, и письма шли к нему по такому адресу: Плотникову для
Орленева. Теперь, на пятьдесят четвертом году жизни, у него
наконец был свой адрес, без предлога для — Москва, Каретный
ряд (дом, где и поныне живет его младшая дочь Надежда Пав¬
ловна). Только обстраивать квартиру ему было недосуг, он опять
уехал на гастроли. Быт Орленева в эти годы — от новоселья
в актерском доме до юбилея в Большом театре — хорошо отра¬
зился в его письмах к жене.
Письма эти чаще всего невеселые. Нэп с его рыночными от¬
ношениями коснулся и сферы искусства. Возродилось антрепре¬
нерство с его духом барышничества, обострилась конкуренция:
«Театры берутся с боя. Расплодилось столько студий, коллекти¬
вов, «Павлиньих хвостов», опер и опереток, что найти заработок
даже Орленеву очень затруднительно»,— пишет он жене. Все го¬
няются за новинками и ищут в театре приятности и услады,
у него репертуар старый, и никакого бальзама в его игре пет,
как нет и твердости в его положении. Иногда сборы бывают боль¬
шие, но чаще средние, а то и такие, что не окупают расходов.
«Судьба бьет и преследует, бывают же такие полосы в жизни...
Я отказываю себе совершенно во всем, но это временное испы¬
тание, и ты будь тверда и покажи себя настоящей женщиной и
матерью, которая от неудач не падает духом». Если дела в бли¬
жайшие дни не поправятся, придется Шурочке продать часы,
браслет и плюшевую шубу, которую он купил ей в прошлом
году. И все-таки унывать не следует, ведь им бывало много, много
хуже. «Перетерпим, на то мы и люди». Вскоре полоса неудач
в том же Тифлисе сменится «большим художественным успехом».
Фортуна изменчива, с этим он легко мирится и теперь, хотя труд¬
ней, чем в молодости. Но вот что его постоянно угнетает — это
актеры, о которыми он должен играть.
