— Скажите, ваша карьера, начавшаяся с пионеров в ТЮЗе и продолжившаяся в международном проекте ролью Геббельса, повлияла на вас как на женщину?
— Вы знаете, я даже на себя иногда раздражаюсь: почему я в жизни все время хожу в брюках? С одной стороны, вроде как удобно, а с другой — я мучаюсь от этого. Может быть, даже в характере что-то изменилось. Не могу сказать, что моя личная жизнь сложилась очень удачно: мы разошлись с мужем, но у меня есть дочь, внучка… Я привыкла отвечать за все и за всех — в этом, может быть, проявилась неженская суть. В общем, дефицит женского счастья ощущаю.
X
Несмотря ни на что, женщины, и особенно на Западе, продолжают осваивать мужской репертуар. Английский режиссер Дебора Уорнер десять лет назад поставила «Ричарда III», где Ричарда играла замечательная актриса Фиона Шоу. Это был успешный спектакль. Боб Уилсон — знаменитый американский режиссер выпустил «Короля Лира», где Лиром выступила немецкая актриса. А в Австрии в этой же пьесе четыре основные мужские роли — Шута, Лира, Глостера и Кента были отданы женщинам. Тем более что Шута в этой шекспировской трагедии традиционно исполняли женщины. Великий итальянец Джорджо Стреллер в своем «Лире» шутом сделал не абы какую женщину, а любимую дочь Лира — Корделию. В последнее время по миру странствовал «Гамлет» известного режиссера Петера Цадека, где Принца Датского замечательно играет Анжела Винклер.
Почему же женщины так тянутся к мужскому на сцене?
Многие склонны объяснять это тем, что происходит в жизни: размываются границы между полами. Вполне возможно, что это так, но актрисы, попробовавшие на вкус мужские роли, вряд ли согласятся с таким мнением.
Алексей Бартошевич: В жизни женщины давно освоили мужские профессии, что же говорить о театре.
Ученый муж прав, но…
Подход к мужскому вопросу явно изменился. Если в конце прошлого века Сара Бернар делала своего Гамлета мужественным и решительным и серьезно искала в себе мотивацию его мужских поступков, то для некоторых современных актрис вопрос, как играть мужчину, вообще лишний. Например, Алла Демидова, которая готовилась вывести на международные подмостки сразу две мужские особи Гамлета из одноименной трагедии и Поприщина из «Записок сумасшедшего», уверяет, что она собирается играть не Принца Датского, а идею — идею столкновения реального и нереального мира, воплощенного во встрече Гамлета с Призраком. Гамлет на пенсии — помним, был. Гамлет в виде панка — сколько угодно. Но Гамлет как идея? Заметим, что идея — женского рода. Такое может прийти только в хорошенькую головку.
Три сестры в стеклянных кринолинах
Театр — учреждение консервативное. Он не любит чужаков, которые так и норовят проникнуть в чужой монастырь со своим уставом. Но уж если наглецу удается в нем задержаться, значит, его устав пришелся ко двору. Более яркого примера, чем модельер Андрей Шаров, пожалуй, не найти. И теперь что там псевдобогемный Каплевич с его льняными панамками и короткими штанами для взрослых мужчин…
Кринолины с моргающими глазами, лифчики из иголок! Стеклянные бюстье и мельхиоровые корсеты, не говоря уже о заворотной цветовой гамме, замешанной в основном на светофорных тонах! Шокирующие театральные костюмы, одних пугающие дурновкусием, других приводящие в восторг. В общем, беспредел на театре — это Андрей Шаров. Известный модельер — маленький, щуплый и всегда в окружении длиннющих манекенщиц, совсем как Пьер Карден. Но пока Шаров единственный, кто способен сделать так, чтобы на сцену вышли
ТРИ СЕСТРЫ В СТЕКЛЯННЫХ КРИНОЛИНАХ
Тайна Железной маски пока ждет — Слабительное для художника — Мешки денег уходят в мешки под глазами — Шекспир в кроссовках — Чехов в столовом серебре
— Парадокс заключается в том, что в театр я не ходил, не считая школьных походов, — говорит Андрей Шаров. — Но от них в памяти ничего не осталось, разве только «Принцесса Турандот» в Вахтанговском и «Синяя птица» во МХАТе.
Пока я дошел до решения, что буду художником, я переменил много профессий. Сначала хотел поступать в Историко-архивный и навечно себя в архивах закопать. Потом под воздействием Пикуля задумал стать писателем и разобраться с тайной Железной маски. И вдруг ошарашил всех — буду художником, хотя до этого практически не рисовал. Правда, я хорошо лепил. Три года учился у частных преподавателей, чтобы профессионально заниматься монументальной живописью в Строгановке. Но там был безумный конкурс, и я пошел туда, где он был поменьше, в Институт легкой промышленности — двадцать девять человек на место.
В результате поступил на модельера в расчете позже перевестись в Строгановское. Но как только я попал в этот девичник (на три группы модельеров два парня!), тут же решил остаться в таком малиннике.
— Как монтировались в твоем сознании монументальная живопись и какие-то там тряпки, называемые модной одеждой?
— Я всегда легко менял свои убеждения: где лучше, там мне и нравилось. Если серьезно, я понял, что все зависит не от института, а от тебя самого. Не важно, где ты учишься и кто твои преподаватели, главное — взять от них то, что тебе нужно. Тем более что в то время в институте бытового обслуживания (МТИБО) очень серьезно преподавали живопись. Чтоб ты знала, преподавал у нас Вячеслав Зайцев, он-то меня и приметил в свое время. Всячески прикрывал, когда я прогуливал другие предметы.
Но института я не закончил, потому что уже с восемьдесят девятого года у меня были выставки за рубежом. В Москве, на Кузнецком мосту, в ЦДХ, работы хорошо покупали. Я попал в бум на советскую живопись. В девяносто первом году выставки в Париже и Лондоне… Денег тогда, мне казалось, было караул много. Я помню, что из Киева, где продал несколько своих работ, привез сумку денег четырнадцать тысяч. Думал, на две машины хватит, но за две недели мешки денег ушли в мешки под глазами. Веселье шло круглосуточно.
— То есть ты оправдывал звание пьющего художника?
— О-о!!! Приезжали к какому-нибудь приятелю чайку попить — и на четверо суток. С подвигами, с гуляньями. В принципе, мы не алкоголики были. Главное, чтоб затея была. А когда есть затея, то под это можно пить, гулять, развлекаться. А без идеи скучно было.
— А что ты в то время рисовал? За что платили большие деньги?
— Меня метало от реалистических сюжетов до невозможной абстракции. Я не был ни конформист, ни нонконформист… Для меня живопись, если вдуматься в слово, это писать живо. Свою философию я не выкладывал на холст, чтобы человек напрягал мозги и думал, что ты ему хотел сказать. Я писал совершенно не думая, выражал свои эмоции так, как хотел. Например, веник макал в краску и — на холст. Что я хотел сказать? Да плевать! Главное — трогает меня это или не трогает. Были веники, руки по уши в краске. У меня в мастерской на полу лежали огромные холсты, я бегал с банками, все это лил, набрасывал — эмоциональные порывы. У меня были запойные живописные периоды, когда я мог не спать, не есть. И только писать.
И никогда я не мог работать на заказ.
— А упасть в краску и своим телом елозить по холстам?
— Нет, этого не было. Сейчас один американский художник выпивает огромное количество специальных красителей, замешанных на слабительном. И «рисует» посредством заднего прохода: бегает по холсту, а из него, значит, как из брандспойта, краска хлещет. Говорят, что картинки пользуются огромным успехом. Хотя Джексон Полак был в этом смысле круче художником. В свое время он доходил до того, что на аэродроме ставил огромные холсты и лил краски под мощный поток воздуха сверхзвуковых самолетов. Получалось что-то фантастическое. Вот это размах, а так бегать по холстам с голой задницей…
— Это все, конечно, интересно, но все-таки как тебя, такого внезапного, занесло в театр?
— Совершенно случайно. Сначала это был театр «Здравствуйте!» любительская студия на Новослободской. Там не было ни одного профессионала. Своего рода секта. Первый спектакль, который я оформил, — «Что случилось в зоопарке» Олби. Там я наворотил железных деревьев, скамеек, все было железное, ржавое. Причем денег не было, и все это мы собирали на стройках, помойках. Чем меньше денег иногда, тем больше работает фантазия.
Потом я познакомился с Сергеем Виноградовым и он меня привел в театр Виктюка. Виноградов искал художника для спектакля «Пена дней». Я загорелся, напридумывал всяческих трансформаций, но постановка не пошла — денег не было. Зато мы быстро сделали «Коллекционера» Фаулза. Вот где я по-настоящему узнал, что такое профессиональный театр, что такое колосники. Я учился прямо в театре. Так начался мой театральный роман.
— Шаров — это театр, модельный бизнес, цирк, живопись… Как внутри тебя все это уживается?
— Все зависит от настроения. Иногда мне кажется, что я не там и не там. А иногда мне кажется, что все идет правильно, потому что есть взаимообогащение. Переныривания из театра в цирк, из цирка — в модельный бизнес дают потрясающие результаты. Я знаю много цирковых секретов, которые могут стрельнуть на подиуме, потому что в цирке, например, «говорящая голова» давно приелась. Или трансформация костюмов — то же самое. Или полеты в цирке — это не более чем полеты. А вдруг полететь в театре — это круто.
