Эта история доказывает, что доктор за кулисами — это прежде всего психотерапевт. У мхатовского доктора к каждому артисту свой подход. Он знает, например, что Станиславу Любшину, у которого перед спектаклем всегда падает давление, надо обязательно дать кофеина. А с актрисой, у которой ни один спектакль не обходится без истерики, надо просто поговорить.
У его предшественника, знаменитого на всю Москву доктора Ивлева (в прошлом фармацевта), был свой подход к артистам: он им давал пилюли собственного изготовления.
— Да это была просто лошадиная доза кофеина, — говорят старики МХАТа.
Да, лошадиная, но зато какой психологический эффект — артист притихал, как мышь.
— Актеры болеют очень дисциплинированно, — добавляет доктор Крелин. — Вот Михаила Козакова возьмите. В лечении он был такой же работяга, как и на сцене, и на экране. Он попал в аварию, лежал в больнице, где с ходу нам заявил: «Я должен скорее подняться, мне нужно выступать». Он как сумасшедший занимался лечебной гимнастикой, массажем. И довольно быстро восстановился, добился такой же походки и пластики.
VII
Михаил Козаков не разочаровал врачей и в последнее время. Скорее, он разочаровался в отечественных эскулапах. Все началось весной 2000 года в Торонто, где артист был на гастролях.
— Я не очень-то хорошо вижу, а в темноте кулис — тем более. Стою, готовлюсь к выходу на сцену, делаю пару шагов в сторону и… лечу в люк. Когда приземлился, выматерился, но понял — руки-ноги целы, голова тоже, и страшная боль в плече. Меня вытащили. Перепуганный продюсер спросила: «Можете играть?» А что мне делать — зал полный, билеты проданы.
Плечевая эпопея затянулась на полгода: Козаков мучился, но играл. Позже он признался, что если бы его театр был государственный, а не частный, он бы мог себе позволить валяться в больнице и кушать апельсины, как член профсоюза. А так… Артист честно пытался лечиться в Институте травматологии, прибегал к помощи китайской медицины, но ничего не помогало. В июле он отправился с Театром имени Моссовета на гастроли в Израиль, где ему окончательно стало плохо.
— Я даже не хотел ехать — так было фигово. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. После последнего спектакля, когда даже уже обезболивающие не помогали, я угодил в больницу. И там после всех обследований мне поставили точный диагноз — разрыв связок плеча, а вовсе не перелом, как твердили доктора в Москве, делавшие мне все те же самые обследования. Я практически чуть не стал одноруким артистом. А кому они нужны — однорукие?
Верная постановка вопроса. Врач не имеет права на ошибку не только применительно к артисту. Но в случае с артистами, когда решение приходится принимать в считанные секунды, чтобы вовремя начать или не прерывать спектакль, роль врача в закулисном спектакле становится самой главной. Роковую ошибку допустили врачи «Скорой помощи» Санкт-Петербурга, когда театр имени Моссовета играл на гастролях «Милого друга».
Середина первого акта. На лестнице г-н Дюруа — Александр Домогаров должен объясняться в любви партнерше. Та приготовилась к мизансцене, ждет, а Германна, то есть Жоржа, все нет. Время идет. Режиссер Андрей Житинкин из ложи несется за кулисы и видит такую картину: Домогаров, бледный как полотно, сидит с закрытыми глазами на стуле в отключке. «Сашка, с сердцем плохо?» — кричит режиссер и трясет артиста за плечи. А тот только мычит — сознание потерял. Что делать? Житинкин бежит к заднику, поднимается по декорации и вместо героя возникает на лестнице. Поднимает руки над головой, давая отмашку перекрыть звук. «Кто-то помер», — решил зритель.
— Господа, одному из артистов (режиссер сознательно не называл фамилию) стало плохо. Мы ждем врача, и спектакль продолжится через сорок минут. А вы пока погуляйте в фойе, пройдите в буфет.
Зал загудел и нескладно захлопал креслами. Никто, однако, с представления не ушел.
На самом деле этой неожиданности могло не быть, если бы не ошибка врачей. Перед спектаклем Домогаров пожаловался на боль в колене, которое он разбил на съемках. Приехала «Скорая», но заявила, что «блокады» у них нет, ее нужно доставать у спортсменов. И пока работники театра по знакомым доставали «блокаду», «Скорая» вкатила Домогарову анальгин. Казалось бы, невинное лекарство, но доза оказалась лошадиной — пять кубиков. В результате передозировки Домогаров, что называется, поплыл на сцене — давление упало настолько, что он начал терять сознание, говорил и двигался, как в рапиде. Только успел шепнуть партнерше Нелли Пшенной: «Держи меня, Неля». И та буквально на себе уволокла его за кулисы, где его в бессознательном состоянии и обнаружил режиссер Житинкин.
В тот вечер актер так и не смог выйти на сцену. Так высока оказалась плата за профнепригодность медиков.
Далеко не каждый доктор сможет пройти испытание театром и получить доверие артистов. Слабаки в белых халатах за кулисами не выдержат и года — сумасшедший дом им покажется раем по сравнению с театром. Авторитет здесь зарабатывается непросто.
Доктор Сергей Тумкин:
— Как сейчас перед глазами картина: по коридору ведут Андрея Панина. Лицо, рубашка — все в крови. Он врезался в декорацию на репетиции и раскроил лоб. У всех на лице ужас. Я тут же осмотрел, увидел, что рана несерьезная, наложил пару швов. Панин успокоился и только спросил: «У меня будут шрамы?» — «Не волнуйтесь, у меня иголочка для сосудистой хирургии».
Именно после этой истории по МХАТу пронеслось, что местный доктор обходится без «Скорой». Доверие было завоевано.
VIII
Люки на сцене — самое опасное место, с которыми связаны масса трагических и, как это ни парадоксально, комических историй. Из последних трагическая произошла во МХАТе на спектакле «Тойбеле и ее демон». Вячеслав Невинный, уходивший со сцены, вдруг непонятно зачем вернулся и, шагнув в сторону, полетел в люк. «Скорая» отвезла его в Институт Склифосовского с переломом ребер и множественными ушибами. Там же, но на малой сцене в спектакле «Смертельный номер» сразу несколько люков, правда, неглубоких. Виталия Егорова, игравшего Белого клоуна, так прижали в сценической борьбе к люку, что повредили ему ребра и легкие. Артист уверен, что отделался еще легко, и только потому, что в этот день у него был день рождения. Хотя последующие спектакли из-за плохого его самочувствия пришлось все же отменить.
Но, повторяю, театр есть театр: здесь одно насмерть сплетается с другим, как в скульптуре «Лаокоон с сыновьями». В Театре имени Ленинского комсомола в 60-е годы репетировали спектакль «Все о Лермонтове». Репетиции по произведениям Лермонтова были настолько мучительны, что артисты и даже монтировщики возненавидели режиссера Оскара Яковлевича Ремеза — милейшего, между прочим, человека. А он, чистый и наивный по натуре, как дитя, похоже, был единственным, кто восторгался будущим спектаклем. Это выражалось в том, что Оскар Яковлевич особым способом складывал на животе ручки, крутил пальчиками и приговаривал на текст классика: «Ой, как хорошо, как хорошо!» И вот на одном из прогонов артисты видят, как в своей традиционной позе режиссер из глубины со словами «Ой, как хорошо» спиной отступает к авансцене. А там люк. И люк открыт. Никто не успел и крикнуть, как Оскар Яковлевич рухнул.
Гробовая тишина. Актеры выдохнули и перекрестились: мучениям конец. И вдруг из люка грассирующий голос: «Продолжайте, продолжайте, я все слышу». На следующий день режиссер явился весь перебинтованный, и коллективные страдания по Лермонтову продолжились.
Ирина Линдт — представитель последнего поколения Таганки, свое падение начала еще в театральном училище, где на дипломный спектакль вышла с переломом и костылем. А весной 2000 года на генеральном прогоне «Хроник Шекспира» Линдт, хорошо тренированная и гибкая актриса, сорвалась с трехметровой высоты. Жутко разбилась, два месяца лежала в Институте Склифосовского, потом проходила реабилитацию, но к лету уже вернулась в строй.
1997 год. Склиф буквально спас ленкомовского артиста Геннадия Козлова, который также на прогоне спектакля «Варвар и еретик» сорвался с высокой декорации. С диагнозом «разрыв селезенки» он был доставлен в Склиф, и только его хорошая физическая подготовка, то, что он вовремя сгруппировался, и профессионализм врачей спасли ему жизнь.
IX
Если послушать актеров, то здоровых среди них просто нет. Но самые больные среди них, причем хронически, — это оперные певцы. Елена Образцова в своих мемуарах буквально на каждой странице сообщает: «Была больна, пела; не звучал голос, пела…» Только непосвященный решит, что это все оперные фантазии.
— Я могу сказать, что все это правда, — говорит солистка Большого театра Маквала Касрашвили. — Певцы редко выходят на сцену в хорошей физической форме. Мы подвержены простудам больше, чем другие люди.
