Об историческом жанре, к которому порой относят «Адмирала», Хабенский как-то обронил: «Крайне опасный жанр…». И продолжил свою мысль, подчеркнув, что сыграть Александра Колчака он стремился так, чтобы его герой не выглядел музейным экспонатом. «Но если в фильме есть живая человеческая история, если ты, сидя в зале, понимаешь: «Это же про меня!», появляется момент актуальности, современности. Судить, конечно, зрителям, но я считаю, что в «Адмирале» такой момент есть».
Последние главы жизни адмирала — путь на эшафот. Здесь актер ищет и находит одну из любимых им тем: обреченность героя, о которой тот сам хорошо знает. Но не должен позволить этой мысли взять над ним власть. Прежде всего он — офицер, он дал присягу и останется верен ей до могилы, которая уже очень близко. Для офицера, гражданина той формации, понятие долга было равнозначно понятию «совесть», что исповедует Александр Колчак. Словом, у Хабенского суровый адмирал, по сути, романтик чистейшей воды.
Его адмирал незауряден. Молчаливый, погруженный в себя интраверт. Пафос — мысль о служении родине — глубоко скрыта. С первых минут ощущаешь, как непросто общение с этим человеком. И чем ближе ты к нему, чем больше ты связан с ним, тем труднее быть рядом. Его неумолимая требовательность мешает быть на равных. Но столь же требователен он к себе.
Александр Васильевич Колчак тепла не излучает. Напротив — на пути к нему очерченные все той же требовательностью границы. Наверное, еще и потому, что он никогда не позволял себе легкого существования и никогда не искал для себя снисхождения. Полюбив Анну, он страдает, изменяя жене: любая ложь претит ему. Требуя от себя по максимуму, он того же требует от других и потому так безнадежно одинок, вводя людей в жесткие правила собственного существования. И мало кому удается выдержать подобную систему взаимоотношений, будь то дружба или общее дело. Таков он и в любви к Анне, только на короткие мгновения позволяя себе расслабиться, позволяя женщине жалеть его и сострадать ему.
Хабенский, как и в прежних лучших своих ролях, принимает судьбу героя как собственную.
У него точная артистическая интуиция. Она ведет его и в любовной интриге, которая достаточно подробно выписана в телевизионной версии. И активной увлеченности режиссера Андрея Кравчука этой слагаемой в истории адмирала. Хабенский в принципе работает в согласии с режиссером, однако сохраняя при этом свою заинтересованность не только судьбами страстно и сильно любящих мужчины и женщины. Для него есть некая точка, к которой идет его адмирал: бездна, на краю которой он уже с трудом удерживается… Колчак знает, что скоро рухнет в эту глухую тьму. Он не подсчитывает, сколько еще ему остается жить в этом грешном, залитом кровью мире. Но знает — осталось немного. И оставляет еле ощутимый зазор между собой и Анной. Во-первых, не желая увлекать ее за собой — в смерть. Во-вторых, он должен завершить свою миссию на земле, сделать для России все, что еще может. Поэтому любовь, женщина — на втором плане, как бы ни была дорога ему Анна.
В «Адмирале» есть моменты, когда блокбастер как бы отступает куда-то далеко-далеко. Начинает негромко звучать мелодия, давно прочерченная Константином Хабенским: обречение на гибель во имя долга, что равновелико для его героя смыслу собственной жизни. Это очень русская идея — она явлена на новом временном витке. И зрелость актера, фокусирующего в своих работах сложность наших дней, вместе с тем сохраняя поэтику этой давней традиции в отечественном искусстве.
У Константина Хабенского Колчак — пожалуй, первый нерасщепленный характер среди его персонажей. И почти параллельно со съемками в «Адмирале» он сыграл своего современника. Того самого Гамлета наших дней, о котором шла речь в начале очерка, Костю Лукашина в «Иронии судьбы-2». Пусть эта картина осталась только слабой вариацией очаровательной, тонкой картины Эльдара Рязанова. Пусть холодная аморфность Елизаветы Боярской заставляет ностальгически вспоминать прелестную женственность и трепетность Нади из старого фильма. Пусть на экране то и дело раздражает откровенный, до прямого цинизма, натиск рекламы модных телефонов, сигарет, напитков — в соответствии с законами нынешнего дикого капитализма, нашедшего для себя нишу в кино. Пусть… Но в новой версии явился актер, который прорывает рамки примитивного сценария, раздвигает границы стандартных режиссерских решений. Его Лукашин вырастает из российских тревог и боли XXI века, из обломков прошлого и все-таки надежд на будущее. Хабенский смог укрупнить портрет наших нынешних реалий и на этом материале. Дополняя его еще одним, практически постоянным для него мотивом: неукорененность человека в современной повседневности, вышвыривающей, стирающей интеллигента, позволяющего себе существовать по собственным критериям.
Этот Костя Лукашин не романтический бродяга, какими были интеллигенты 60-х годов прошлого века. Но он и не из нынешних хозяев жизни. В новой, принципиально изменившейся социальной и духовной структуре он сторонний наблюдатель. В нем много, как говорил классик, «человеческого, слишком человеческого». Этим он как бы неосознанно противостоит горестному убыванию идеального, что сегодня, кажется, стало процессом необратимым. Его противостояние ни в коем случае не открыто тенденциозно, не облечено в полемику. Просто Лукашин не позволяет деформировать собственную личность: еще одно возвращение к русской и советской классике.
С иронией и изящной отстраненностью Лукашин подводит зрителей к тому, что даже в склочном современном раздрае и корысти как движителе поступков громадного количества людей личность может самоосуществиться, не преступая черту. Он напомнил, что у человека есть и право, и долг быть самим собой. Обычным человеком с, возможно, необычным для многих способом мышления и существования, которые на самом деле и есть нормальные…
История абсурдного вояжа Лукашина в Санкт-Петербург — своего рода лаборатория, в которой испытывается герой. Эти испытания он выдерживает, окрашивая происходящее искренней эмоциональной взвинченностью. Хабенский словно стремится уйти от повсюду маячащего, от хорошо знакомого нам пугающего призрака персонажа, наделенного душевной амнезией, болезнью, корни которой в прошлом веке. Лукашина не устраивает штиль.
По возрасту Хабенский почти не причастен к советскому периоду застоя. Но он кожей чувствует опасность подобной атмосферы, которая не может не влиять на личные отношения между людьми, даже в обычном течении жизни. Он не хочет отформованного, отшлифованного до безликого глянца существования. Обыденность, дозированность чувств не для него. Ему нужен весь простор жизни, насквозь, до конца. Если вернуться к Лукашину, то он понимает, что это трудный путь. Но его надо пройти. Достанет ли сил? Актер думает и об этом. Наверное, в том числе и о самом себе, взвалившем на себя, поначалу неосознанно, а теперь уже осознавая, свою миссию, огромную ношу. Он ищет героев в нашем негероическом времени. И порой находит их.
