Марсела (Таситу). Уже сумерки. Звезда взошла.
Тасит. Сначала займемся жизнью.
Марсела зажигает лампу и уходит.
Сцена 1.8
Мигель. Кто вы?
Тасит. Тасит де Ангелес. А вы?
Мигель. Мигель.
Тасит. Просто Мигель? Имя вполне христианское, но слишком короткое для дворянина.
Мигель. Де Сервантес.
Тасит. Очаровательная деревушка.
Мигель. Вы знаете Сервантес?
Тасит. Это рядом с Санабрией в горах Сьерра де Леоне. Я там бывал.
Мигель. Де Ангелес?
Тасит. Да, именно так я и сказал.
Мигель. Тоже христианское имя. Разве что чересчур уж христианское.
Тасит. Вы лежите в моей постели, молодой человек. Через минуту станете пищей для пиявок. Так что, держите язык за зубами, чтобы вам его случайно не оттяпали.
Мигель. Ради бога, не принимайте мою признательность за угрозу.
Тасит. У вас на плече рана в полтора пальца длиной и в четверть пальца шириной в ее середине.
Мигель. Рана небольшая.
Тасит. Чтобы войти, смерть не нуждается в двухстворчатых воротах. Рана имеет форму миндального ореха, края чистые и жирные. Если бы я не был склонен поверить вашему слуге, то сказал бы, что ранившая вас здоровенная ветка была выкована в Толедо и натерта топленым свиным салом.
Мигель. Топленым свиным салом?
Тасит. Вы что-то имеете против свиного сала?
Мигель. Это была ветка.
Тасит. Что касается меня, то я люблю чистые раны. Они быстрее заживают.
Мигель. Моя рана — чистая, потому что у меня кровь чистая. А с чистой кровью мне нечего бояться свиного сала.
Тасит. Чистая, говорите? Но жизнь вокруг нечистая, юный мой странник. Спросите об этом у брадобреев, у мясников, хирургов, людей плоти и крови, спросите у палача.
Дважды стучат в дверь.
Мигель (Таситу). Кто это?
Тасит. Ничего страшного. Сторож.
Мигель. В этом городе сторожа не перекликаются?
Тасит. Да это — мой друг, напоминает время.
Мигель. Время чего?
Тасит (рассматривая рану). Опасный порез. Дерево, на котором росла эта ветка, уж точно не желало вам добра.
Мигель. Раз уж вы не хотите оставить меня в покое, скажу: меня приняли за еврея. Вроде бы лошадь моя пахнет евреем.
Тасит. А на самом деле она таковым не является?
Мигель. Вам смешно? Они меня насадили на вертел, как молочного поросенка.
Тасит. Бедный малыш marranо. Нет ничего прискорбнее, чем быть принятым за еврея, когда ты полагаешь, что таковым не являешься. Впрочем, бывает и хуже: когда тебя принимают за еврея, в то время как твоя лошадь не является таковым.
Мигель. Эти твари не дали мне даже времени объясниться с ними.
Тасит. А что бы вы им сказали?
Мигель. Не знаю. Имя свое. Герб.
Тасит. Ну да, имя…
Мигель. Мой род берет начало почти с основания Кастильи.
Тасит. Моисей намного старше.
Мигель. Каждое воскресенье я прихожу к исповеди, и дважды — в предпоследний день масленицы.
Тасит. Слова…
Мигель. Я крещусь всякий раз, когда прохожу мимо распятия или мимо статуи Богоматери.
Тасит. Жесты…
Мигель. Я собираюсь обучаться у Отцов иезуитов в Севилье.
Тасит. Обличье. Известно ли вам, сколько в прошлом году было арестовано иудаистов, переодетых в ученых или священников? И даже в епископов! Крестное знамение, исповедь… Мой бедный друг, с таким же успехом вы могли бы вырезать у себя на лбу имя Божье на иврите.
Мигель. Но моя внешность…
Тасит. Ваша внешность, да. Поэтому они и накинулись на вас. На вид вы — как ветка. Но не шпага ли это на самом деле?
Во входную дверь стучат трижды.
Мигель. Снова ваш друг сторож?
Входит Дульсинея со свечой. Хочет зажечь подсвечник.
Тасит (Дульсинее). Оставь. Слишком поздно. Хватит и свечи.
Дульсинея ставит свечу и выходит.
Тасит. За последний месяц Инквизиция арестовала двести сорок английских моряков в гибралтарском порту. Официально — за то, что они пираты. Думаете, они действительно пираты?
Мигель. Некоторые из них — безусловно…
Тасит. Да что вы говорите! Двести сорок английских пиратов спокойно плавают в испанских водах?
Мигель. …
Тасит. Здесь, в каждом нашем городе, дон Мигель, непременно есть специальная еврейская улица. Здесь люди боятся произносить имена своих предков. Здесь, по требованию властей назвать имя отца, сыновья называют место, где они родились. Это здесь, дон Мигель. Но в провинции Леоне, безусловно, в Сервантесе — вне всякого сомнения — всё иначе.
Мигель. Что же плохого я сделал, чтобы заслужить эту рану?
Тасит. Очень плохо, господин Сервантес, было, например, ехать, как вы, ночью, одетыми в траур с ног до головы. Вы вместе с вашим гномом Санчо напоминали при этом посланцев из другого мира. Напавшие на вас благонадежные христиане лишь исполняли свой долг. Даже я, обнаружив вас при свете луны, сделал бы то же самое, ибо ваш силуэт — точь-в-точь черт из преисподней, не говоря уже об отвратительном запахе вашей лошади.
Мигель. И что это за область такая, где из первого попавшегося христианина делают еврея?
Тасит. Эта область называется Ламанча. Не дергайтесь, я ставлю вам пиявок.
Входит Дульсинея со стаканом, который она протягивает Мигелю.
Дульсинея. Выпейте, будете хорошо спать.
Мигель пьет.
Мигель. Ненавижу пиявок. Ненавижу всё, что сосет кровь. Паразитов.
Тасит. Лежите спокойно. Моя дочь побудет с вами.
Мигель (Дульсиее). Правда?
Тасит ставит одну пиявку на шею Мигеля, а другую — на его левую руку.
Тасит. Помолчите, пожалуйста, пока мои подручные не сделают свое дело.
Мигель. Не следует разговаривать, когда теряешь кровь?
Тасит. Нет, не следует разговаривать с моей дочерью в неурочное время и в неподобающем месте.
Мигель. Всякое слово, даже скрытое, служит высшей цели.
Тасит. Откуда вам известно это изречение?
Мигель. Не знаю. Мой дед любил его повторять.
Тасит уходит.
Мигель (Дульсинее). Это вы.
Дульсинея. Мой отец повелел вам молчать.
Мигель. Вы мне снились.
Дульсинея. Сейчас вы под действием снотворного.
Мигель. Лошадь моя трусит по дороге в Кордову. И вдруг таверна. Стоило мне приблизиться, как таверна преобразилась во дворец с четырьмя башнями и крепостной стеной. Это было волшебство. Звезда вела меня к дворцу моего искупления. И там я увидел вас — у окна в высокой башне, как в рыцарских романах. Это были вы… это были вы…
Дульсинея Родом из Кордовы была моя бабушка Каролина, но я никогда там не бывала.
Дульсинея понимает, что Мигель уснул. Она накрывает его одеялом и уходит, унося с собой свечу. Затемнение.
Сцена 1.9Декорация 5: камера в тюрьме Аргамазилья де Альба, в 1587 году.
Сервантес. Настанет день, сеньор инквизитор, когда и вы, и я, оба мы обратимся в прах, и все слова, которые мы твердим сегодня, потеряют всякий смысл.
Сандовал. В таком случае, стоит ли их тратить понапрасну? К тому же слова вам часто изменяют, дон Мигель, слишком часто для писателя.
Сервантес. Слова охотнее слетаются ко мне, когда я волен хранить молчание. И потом, я сотни раз вам повторил: всё это происходило тридцать пять лет назад. Мне было шестнадцать лет.
Сандовал. В шестнадцать лет вы не смогли распознать иудаиста?
Сервантес. В шестнадцать лес я умел распознать красоту, если с ней встречался, а также ум.
Сандовал. Ересь всегда принимает соблазнительную форму.
Сервантес. Я говорил о его дочери.
Сандовал. Я тоже. Если у нее была душа, она отдаст ее завтра своему так называемому богу.
