Входит Клавиго.
Клавиго. Пустите! Пустите меня к ней!
Мари вскрикивает и падает в объятия Софи.
Софи. Ужасный человек! В какое положение вы нас поставили?
Жильбер и Буэнко подходят к ней.
Клавиго. Да, это она, она! А я — Клавиго! Дорогая, если вы не хотите и глаз на меня поднять, то хоть выслушайте меня! В то время, когда Жильбер радушно принял меня в свой дом, я был бедным, безвестным юношей, сердце мое разгорелось неодолимой страстью к вам, но разве была в том моя заслуга? Не объяснялось ли это скорее сродством душ, тайной склонностью сердец, ведь и вы не остались безразличны ко мне, и вскорости я льстил себя надеждой целиком завладеть вашим сердцем. А теперь — ужели я не прежний Клавиго? Отчего я не смею надеяться, отчего не смею просить? А если бы друг или возлюбленный, которого долго считали погибшим во время опасного и неудачного морского плавания, внезапно возвратился и, спасенный, упал к вашим ногам, неужто вы не открыли бы ему объятий? Разве море, по которому носило меня все это время, было менее бурным? Разве наши страсти, с которыми мы всю жизнь принуждены бороться, не страшнее, не безжалостнее волн, уносящих несчастного вдаль от родных берегов? Мари! Мари! Неужто вы ненавидите меня, ведь я никогда не переставал любить вас! Даже в вихре жизни, внимая обольстительным напевам тщеславия и гордости, я вспоминал те блаженные дни, что я, счастливый своей скромной долей, проводил у ваших ног, дни, когда мы видели перед собою путь, усыпанный розами! Почему же вы не хотите быть со мною теперь, когда могут осуществиться наши надежды? Неужто вы не пожелаете наслаждаться жизнью лишь потому, что в нашей любви был этот перерыв, краткий и мрачный? Нет, дорогая, поверьте, самые светлые радости в этом мире не бывают безоблачны. Даже наивысшее блаженство нарушают удары судьбы или собственные наши страсти. Стоит ли сокрушаться о том, что у нас все было как у других, стоит ли самим карать себя, отвергая возможность вернуть былое, покончить с семейным разладом, вознаградить мужественный поступок благородного брата и на веки вечные составить счастье друг друга? Друзья мои, коих я не достоин, друзья мои, вы должны быть мне друзьями, ибо вы в дружбе с добродетелью, к которой я отныне возвращаюсь, поддержите же мои мольбы! Мари! (Падает к ее ногам.) Мари! Ты не узнаешь моего голоса? Не слышишь, как бьется мое сердце? Мари! Мари!
Мари. О Клавиго!
Клавиго (вскакивает и в восторге покрывает ее руку поцелуями). Она простила! Она любит меня! (Обнимает Жильбера и Буэнко.) Она еще любит меня! О Мари, сердце мое говорит мне об этом! Если бы я у твоих ног молча выплакал свою боль, свое раскаяние, ты и без слов поняла бы меня, как я понял, что прощен, хоть ты и слова не проронила. Нет, сродство наших душ не распалось, они внимают друг другу, как и прежде, когда ни слова, ни звука не нужно было, чтобы понять самые тайные порывы. Мари… Мари… Мари…
Входит Бомарше.
Бомарше. А!
Клавиго (бросаясь к нему). Брат мой!
Бомарше. Ты простила его?
Мари. Оставьте, оставьте меня! Я теряю сознание!
Ее уводят.
Бомарше. Она его простила?
Буэнко. Похоже, что так.
Бомарше. Ты не заслужил своего счастья.
Клавиго. Поверь, я это сознаю.
Софи (возвращается). Она простила его. Слезы хлынули из ее глаз. «Пусть он уйдет! — проговорила она сквозь рыдания. — Я хочу отдохнуть, я прощаю его… Ах, Софи! — воскликнула она и бросилась мне на шею. — Откуда он знает, что я так его люблю?»
Клавиго (целуя ее руку). Счастливее меня нет никого в целом мире! Брат мой!
Бомарше (обнимает его). От чистого сердца. Хотя должен сказать: я еще не могу любить вас. И все-таки вы — наш, забудем прошлое! Вот бумага, которую вы дали мне! (Достает бумагу из портфеля, рвет и клочки протягивает Клавиго.)
Клавиго. Я — ваш отныне и навеки.
Софи. Я прошу вас на время удалиться, чтобы она могла прийти в себя, не слыша вашего голоса.
Клавиго (обнимая каждого из них). До свидания, до свидания, тысячу поцелуев моему ангелу! (Уходит.)
Бомарше. Может, оно и к лучшему, но я хотел другого исхода. (С улыбкой.) Какое доброе сердце у этой девочки! Должен сказать вам, друзья мои, что наш посланник желал только одного — чтобы Мари простила Клавиго и эта досадная история кончилась счастливым браком.
Жильбер. Что до меня, то я доволен!
Буэнко. Стало быть, он ваш зять, а посему — прощайте! Больше ноги моей не будет в вашем доме.
Бомарше. Сударь!
Жильбер. Буэнко!
Буэнко. Я ненавижу его и готов заявить об этом хоть на Страшном суде. А вы помните, с каким человеком имеете дело! (Уходит.)
Жильбер. Он меланхолик и вечно пророчит беды! Со временем он сменит гнев на милость, когда увидит, что все у нас хорошо.
Бомарше. Однако я слишком поторопился отдать ему бумагу.
Жильбер. Полно, полно вам! Не надо мрачных мыслей! (Уходит.)
Карлос один.
Карлос. Я весьма одобрительно отношусь к тому, что за расточительство и прочие сумасбродства, доказывающие, что человек несколько свихнулся, над ним учреждают официальную опеку. Поскольку так поступает правительство, которое обычно не слишком-то о нас печется, можем ли мы не позаботиться о близком друге? Плохи твои дела, Клавиго! Но у меня еще есть надежда. И если ты хоть вполовину так податлив, как некогда, я еще успею спасти тебя от сумасбродного шага, который при твоей живой и впечатлительной натуре станет для тебя величайшим несчастьем и раньше времени сведет тебя в могилу. А, вот и он.
Клавиго входит в задумчивости.
Клавиго. Добрый день, Карлос.
Карлос. Как горестно и вымученно ты приветствуешь меня. Уж не от невесты ли ты возвращаешься в таком расположении духа?
Клавиго. Она — ангел! И все они — превосходные люди!
Карлос. Надеюсь, вы не очень спешите со свадьбой и я еще успею заказать себе расшитый камзол?
Клавиго. Не пойму, шутишь ты или говоришь серьезно, но наши гости не будут щеголять в расшитых камзолах.
Карлос. Охотно верю.
Клавиго. Радость и дружеская гармония — вот что станет лучшим украшением этого торжества.
Карлос. Вы собираетесь устроить тихую и скромную свадьбу?
Клавиго. Как и подобает людям, уверенным, что счастье заложено в них самих.
Карлос. В данных обстоятельствах это похвально.
Клавиго. Что ты понимаешь под «данными обстоятельствами»?
Карлос. То, как это дело делается и что из него вытекает.
Клавиго. Послушай, Карлос, мне претит сдержанно-таинственный тон между друзьями. Я знаю, ты против этого брака, посему выскажи прямо, что у тебя на душе, какие у тебя возражения и что значит твое «как это дело делается и что из него вытекает»?
Карлос. В жизни мы нередко сталкиваемся с неожиданным и странным, да и что хорошего, если бы все катилось по наезженной дороге? Нечему было бы удивляться, не о чем судачить, да и позлословить в обществе не пришлось бы.
Клавиго. Шуму, конечно, будет немало.
Карлос. Бракосочетание Клавиго! Еще бы! Сколько девушек в Мадриде тебя подстерегают, надеются тебя изловить, а ты преподнесешь им такой сюрприз.
Клавиго. Да, это уже неизбежно.
Карлос. Но странновато. Я мало знал мужчин, которые нравились бы женщинам больше, чем ты. Девушки разных сословий с утра до вечера только и думают, как бы тебя окрутить. Одна делает ставку на свою красоту, другая — на богатство, на знатность, на живость своего ума, а не то и на родственные связи. Каких только я не наслушался комплиментов в твой адрес! Ведь, по правде сказать, ни мой курносый нос, ни курчавые волосы, ни тем более мое общеизвестное презрение к женщинам не могли бы снискать мне подобных комплиментов.
Клавиго. Ты смеешься надо мной.
Карлос. Я бы молчал, если бы у меня в руках не перебывали всевозможные поручения и предложения, написанные и нацарапанные их собственными нежными лапками и такие безграмотные, какими только и могут быть любовные записки девушек. А сколько хорошеньких дуэний доставалось на мою долю при этих оказиях!
Клавиго. И ты ни слова мне не говорил!
