М-м: — От тебя праздником пахнет. Радостью. Весной, сосульками! И еще когда елка, мандарины, звезды, снег блестит и подарки буду. Я всегда елку ждал! Только не всегда получался праздник.
Ната: — Уж точно! Что ж тебя дружки так ненавидели, добренький?
М-М: — Они меня не понимали. Думали — директору жалуюсь. Я водку пить не мог. Говорить научился — они только руками умеют. Меня Му — Му прозвали. Мычу, как корова. Смеялись. И еще… девчонки с ними в лес ходили. Веселые, вино пили, меня целовали… А я убегал. Все надо мной смеялись… Потом плохое говорили… Не надо про них думать. На держи. (дает ей метлу)
Ната: — Это зачем? Для полета? Увы, не ведьма.
М-М: — Мести дорожку вместе будем — ты оттуда, я отсюда. Ты же хотела. Я помню. Делай так: едешь потихоньку, листья сгребаешь… Нет, лучше я тебя везти буду, а ты подметай — у нас комбайн получится!
Хохочут, дурачатся, она роняет метлу, наезжает на нее, едва не переворачивается. Он подхватывает, оказывается у ее колен. Берет рябиновую ветку. Заминка.
М-м: — Ладно, слушай. Только не смотри на меня. СТИХИ: «Весной она цвела. И солнце яркий цвет в свою впитала гроздь. Настали холода и залил красоту холодный, злющий дождь. Но чудо не отменно — упала гроздь живым огнем на теплое колено. И в радости своей вдруг понял она, что для того жила и рождена была… Что б ты ходить могла…» Плохо, но правда. Танцевал и сочинил. Вообще, это танец.
Держатся за руки и за ветку, смотрят друг на друга.
Наташа: — Ты влюблялся?
М-М кивает: — Да. Очень сильно. Один раз. Уже 18 дней. Я хочу, что бы ты была счастлива.
Ната: — Попробую… Слушай… Давай сбежим. Там дыра в заборе.
М-м: — А за ней пустырь! Нас никто не найдет!
Ната: — Никто! Это будет наш пустырь.
ПАНТОМИМА. Скорбный танец под завывание сирен.
На сцене донорский пункт. Конец смены. Еле стоит на отекших ногах пожилая медсестра Тимофеевна. Другая на записи — Нина. Два кресла для доноров.
Нина: — Там я в ведро пакеты с кровью бракованные выкинула. Не перепутай.
Тимофеевна: — Откуда столько бракованных? Все ж чисто было?
Нина: — Черномазые из Университета косяком понабежали. А потом эти — на пальцах объяснялись — глухонемые. Кто их знает, что у них за кровь?
Тимофеевна: — Глупости мелешь, Нинка! Человеческая кровь! Какая ж еще?
Нина: — А может с дефектом. Они ж не такие как мы, правда? (в двери заходят двое — Бизнесмен и его Сын)
Отец: — Можно?
Нина: — Фамилия? C правилами забора крови ознакомились? (В сторону двери кричит): — Вер, предупреди там — это последние. С ног валимся. (Вошедшим) — Фамилия?
Отец: — Федюшины. Ничем таким не болели. Не негры. Слух нормальный.
Тимофеевна (Нине): — Вот уж наплела, дурында! Креста на тебе нет. Перед людьми стыдно.
Нина: — Оба что ли Федюшины?
Сын: — Семейная акция. Потрясены взрывом в метро. Правда помочь хотим — мы ж здоровые…
Тимофеевна Отцу: — Ложись, милый, расслабься. Ручку вот сюда клади. (трет глаза)
Отец: — Вы поаккуратней, доктор! Инфекцию не занесите. Вид у вас нездоровый. Глаза красные. Грипп типичный.
Нина: — Да не бойтесь! Она вторую смену отстаивает. Плачет все время. (Тимофеевне) — Ладно, Тимофеевна! Без разговоров — возьмешь у Федюшина кровь и домой.
Тимофеевна (Отцу) — Кулачком работай! (Нине) — Не могу домой. Как подумаю — приду, а он меня у двери не встречает… Не пойду.
Нина (занята Сыном, объясняет) — Уж не знаю, зачем столько горя на человека сваливается… Зачем последнее отбирать? Внука у нее в Чечне…Кеша один остался… Песик, знаете, уж такой умненький! И жутко преданный. Еще б, она ему каждое утро перед сменой котлетку в кулинарии брала. По 10 р! А он у подъезда ждал. Осторожный — сядет и вынюхивает ее издали. Никогда улицу не переходил…
Тимофеевна: — Не велела я ему, мало ли лихачей поддатых ездят… Он бы и не пошел… Да ко мне пьянь местная привязалась — попрошайки. Кеша и кинулся хозяйку защищать…
Нина: — Так этот гад в иномарке, представляете, даже не затормозил. Наоборот — увидел собаку — газанул сильнее… как таких земля держит!
Тимофеевна: — Спасать меня пес ринулся… Защитник! А сам то? В чем душа держалась. Старичок, морда совсем седая. Один хвост богатый — рыжий, прямо как у лисы. (Отцу) — Ну вот, сынок — согни руку–то и полежи малость. Голова не кружится?
Нина Сыну: — Ой, побледнел–то как, милый… Глаза закрой… Может, нашатырек дать? Мы его тут «Шанель» называем. Ну ладно, Федюшины, вы последние. Отдыхайте.
Сын: (шатаясь встает) — Я лучше пойду.
Нина: — Отца подожди. Тебя ж качает — подержишься.
Сын: — Только не за него. (уходит)
Пустырь на краю города. Жидкий лесок. Му — Му бегом возит по тропинкам кресло с Наташей. На поляне кружит.
Ната: — Господи, совсем сдурели!
М-М: — Хорошо сдурели! Сейчас — все настоящее. Все возможно. Говорить, петь, летать. Хочешь танцевать со мной? Это просто! Вдохнул глубоко, оттолкнулся и полетел. Не бойся. Никогда не бойся радоваться. — подхватывает ее на руки, кружит. Музыка.
Шепотом стихи-ДУЭТ
Он: — Да, так бывает, бывает, поверь — бывает…
Хрустальный дождь, хрустальный смех,
Она: — на розах тает теплый снег
и среди звонкой тишины
мудрейший вздох морской волны витает…
Он: — Не явь, не сон, а счастья звон
и бабочек стокрылый лет
прогонит зиму, хмурь и лед.
Печаль за синий лес уйдет — растает.
Она: — А дом, смотри, и карусель и тот балкон и эта ель — летают!
Оба: — И тайну тайн, в который раз, улыбка губ, сиянье глаз,
как в небо вправленный алмаз — нам доверяют.
В волшебный миг, в заветный час: все в этом мире для любви, а он рожден для нас.
Все в этом мире для любви, а он рожден для нас… для нас. Для нас.
Наваждение проходит. Пустырь, строительный хлам. Колесо коляски застряло в кирпичах. Идет дождь, М-М закрывает Нату листом картона.
Ната: — Капли стучат по листу, как по крыше. Кап–кап… Совсем стемнело. В окнах зажигаются огни. Люди собираются ужинать. Хорошо иметь дом. Теплый и с большой собакой. Иди поближе — промокнешь.
М-М, присаживается рядом, прячась под картон: — У нас будет дом. Обязательно. Собака — самая несчастная. Мы ее подберем, ладно?
Ната: — Но никто не подбирает нас… Никому не нужны.
М-М: — У меня тетя. У тебя брат.
Ната: — Роман мне не брат. Он мой хозяин.
М-М: — Он… Он любит тебя?
Ната: — Не любит и никогда уже не сумеет полюбить. Он собственник и знает толк в хороших вещах. Сломанная игрушка ему не нужна. Через два дня после того, как меня упрятали в больнице, его секретарша говорила со мной по телефону таким голосом… Я поняла — она теперь первая леди. Знаешь, я хотела умереть. А сейчас хочу…, угадай, что?
М-М, теряясь: — Н-не знаю…
Ната, вплотную подкатываясь к нему, закрывает глаза: — Если сию же минуту не поцелуешь меня — умру!
М-м, целует благоговейно, молча… Она отворачивается.
М-М: — быстро поворачивает ее лицом к себе: — Зачем?
Ната: (внятно артикулируя): — Анастезия. От жалости к себе… к тебе… И еще… Еще что бы знать: мир не обманул меня, когда обещал подарки. Ты — мой подарок… (Долгий поцелуй)
Появляется Роман с охранниками.
Роман: — Вот она где, елы–палы! Девочка! Ты в себе? Что за выходки? Похоже, нужна консультация психиатра. (пытается обнять ее, она отстраняется). — Не обижайся, малышка, я страшно испугался. Всю больницу на уши поднял. Ребят загонял. (Охранникам) — В машину даму, богатыри!
Ната: — Не трогайте меня! Не хочу, не хочу уезжать!
Роман: — Ну успокойся, детка… У меня был долгий разговор с профессором и я уже договорился с клиникой в Айове. В понедельник летим в Штаты.
Ната: — Я никуда не полечу. Никому больше не верю. Профессор сказал… Надежда только на чудо. Я остаюсь здесь.
Роман: — Что значит здесь? Собираешься жить на улице?
М-М. — Она будет жить у меня.
