Проснувшись, Валерка минуту лежит не двигаясь, потом прислушивается. Во всем доме — сонная тишина. Кто-то невидимый легонько, мягко протирает глаза окнам, и вот они уже синеют, свежие, чистые, в капельках дождя. С портрета на стене смотрит дед Парфентий, погибший в прошлую войну в Баренцевом море; Валерки тогда и на свете не было.
Слева от портрета — барометр. Тускло блестит полированная оправа, льдинкой стынет в ней круглое толстое стекло, а за стеклом притаилась стрелка. Три дня подряд, как ни стучал по барометру Валерка, она упрямо стояла на «пасмурно», а вчера взяла и передвинулась на «ясно», как будто знала, что сегодня выходной день, — и постепенно дождик кончился, небо очистилось от туч. Хорошее дело — барометр, всегда наперед можно знать, какая будет погода.
Ниже барометра, на краю подоконника, четко рисуются паруса на швертботе, подаренном Валерке дядей Михеем на день рождения.
И вдруг Валерка вскакивает:
— Неужели ушли? Собрались и потихоньку, пока я спал, ушли?
Но как же так? Обещали взять с собой; отец, когда ложились, еще сказал: «Спи давай, разбудим…» Выходит, забыли. А может, нарочно не разбудили? Посмеялись — и все…
Валерка грустно вздыхает и вдруг отбрасывает простыню. Кашель! Это отец! Значит, не ушел! Как и Валерка, он, наверно, только что проснулся. Мигом исчезает обида. Но почему Алешки не слышно?
Валерка соскальзывает на пол и, осторожно ступая босыми ногами, обходит шкаф, заглядывает в угол.
Алешка спит. Безмятежно посвистывает носом, на лбу у него рассыпались волосы, а острые локти поджаты к бокам, будто Алешка вот-вот вскочит и даст стрекача. Черная, словно сажей вымазанная, пятка высунулась из-под простыни.
Разбудить или не надо? Посмотрим теперь, кто соня. Скорее к отцу, собраться — и в лес, пусть Алешка догоняет.
Остановившись на пороге горницы, Валерка шепчет:
— Папанька, я проснулся…
— Молодец… А где Алешка?
— Спит… Говорил, что я просплю, а сам… Пусть догоняет теперь.
Отец подходит к окну, распахивает его; яблоневая ветка роняет на подоконник несколько крупных росинок; ветка качается, и, видно, хочется ей заглянуть в комнату, словно, иззябнув за ночь, она тянется к теплу.
— Значит, пусть догоняет?
В голосе отца слышится укор, и Валерка неуверенно отвечает:
— Так он же дразнился.
Отец закуривает. Дым уплывает в раскрытое окно медленно — ручеек за ручейком. Сквозь ветку проглядывает бледно-синий кусочек неба. Белеет, горбится отцовская рубаха.
Плохо получилось. Отец, наверно, рассердился. Валерка вздыхает. А отец вдруг подходит, ерошит волосы:
— Ладно, Валерий… Собирайся.
— Я сразу… И Алешку разбужу!
— Давай буди. Да скорей!.. Солнце скоро взойдет.
Оказывается, будить Алешку не надо: он уже здесь.
Щурится, зевает:
— Поспать не дали.
Проснулась и мама. Конечно, она сейчас начнет: «Поешьте… С собой возьмите». Пусть. Валерка все вытерпит, только бы скорее идти.
Умывшись, Валерка садится за стол, а на белой скатерке, закрывающей полстола, уже стоит полагушка молока, в миске — шаньги — вкусные ячменные лепешки на сметане. После еды он разрешает причесать себя, не возражает и против рубашки, хотя сегодня, наверно, будет жарко: барометр показывает «ясно». Но лучше не перечить. Зато, пока мать возилась на кухне, Валерка вытащил из корзины сверток с пирогом и оставил на этажерке, за книгами. Он это проделал так ловко, что даже глазастая Катька ничего не заметила; потом как ни в чем не бывало прошелся по чисто вымытому дресвой полу, по желтым луковицам сучков, принес швертбот и протянул Катьке:
— На… играйся.
Катька, не веря, несколько секунд не притрагивалась к швертботу.
— А… можно?
Валерка великодушно кивнул. Он не жадный, он идет с отцом и Алешкой в лес за ягодами, и ему ничего не жаль, даже швертбота.
Между тем наступает утро. Вовсю уже розовеют окна. Над поселком, над черной каемкой леса румянится небо, а облако, в стороне от поселка, смахивает на белый пенящийся ручей, но вдруг оно свертывается в лохматый ком снега, обрастает маленькими тучами, набухает и, удлинившись, превращается в голубого кита. Величественно покачиваясь на невидимых воздушных волнах, кит плывет к северу — в свои родные воды. Проходит минута, две и он исчезает в безбрежном небе, и все небо тотчас окрашивается в нежно-золотистый тон, и лес становится четче, строже, по верхушкам его пробегают быстрые солнечные блики.
Валерка не может оторваться от окна, но отец и Алешка торопят.
Они уже выходят из ворот, когда Катька, опомнившись, начинает хныкать:
— И я хочу…
Валерка ускоряет шаг, а отец задерживается:
— Чего она?
Мать тянет Катьку к себе, девочка пытается вырваться.
— Чего захотела… Нишкни!
Молодец мама! Скажи она «возьмите» — отец, наверно, взял бы и Катьку. А что потом с ней делать в лесу? Устанет — тащи ее.
Долго слышен Катькин въедливый голос. Отец досадливо морщится:
— Маленькая она… Надо бы уступить.
Голос Катьки постепенно стихает, и вот его совсем не слышно.
Валерка сбивает ногой ромашку, посматривая на молчаливого Алешку. Отец молчит тоже.
Поселок Белозерск — это две ровные прямые улицы без единого деревца. Дома выстроились рядами — добротные, обшитые плотным потемневшим тесом; дворы на добрую треть завалены поленницами впрок заготовленных дров: зимы здесь холодные, затяжные, и лишняя охапка топлива не помешает.
Задумчивые колодезные журавли мерно раскачиваются в рассветном тумане. Черные усы радиоантенн на крышах чуть-чуть пошевеливаются, словно ищут чего-то.
Воскресный день, а поселок уже проснулся. Скрипят воротца в пристройках к домам, пахнет первым дымком.
Алешка и отец ушли вперед. Валерка немного отстал. Заметив лежащего на крыльце Урагана во дворе соседей, он не может не крикнуть «Ату его, Ураган!» и весело смеется, когда собака, вздрогнув, будто ее ударили, вскакивает и острит уши, но, увидев Валерку, мчится к калитке. Валерка отламывает кусок шанежки.
— На!
Ураган на лету хватает.
Увидев бабку Михеиху возле колодца, Валерка хочет спросить, где их Семка, неужели спит еще, но отец здоровается, Валерка тоже здоровается и уже о Семке не спрашивает. Цепляя ведро к журавлю, бабка говорит:
— Здорово ночевали!.. За черникой? — Поглядела на небо. — Кабыть на ясень поворачивает. Хорошо в лесу нонче. Счастливо ходить, Петрович!.. И наши собираются, да долго возятся.
