Валентина Фролова
Динька и Фин
Августовское солнце расплавило небо. До начала представления в дельфинарии — четверть часа. Трибуны полным-полнехоньки. А у входа все еще толчея, очередь.
Рядом с дельфинарием, за его оградой, высокое, в три этажа, круглое сооружение, «башня», в которой работают биологи. Динька, десятилетний малый, стоит на крыше башни и с ожиданием смотрит вдаль. У глаз бинокль. Случая не было, чтобы Фин — дикий, неприрученный дельфин из семейства Больших Океанических дельфинов опоздал к началу представления.
Дельфины заплыли в Черное море весной. Из Средиземного. А в него, наверное, из океана. Большие Океанские дельфины не чета черноморским маломеркам, афалинам. Стая переполошила рыбаков Одессы и Севастополя. В море заторопились биологи. Мама Дениса тоже биолог. Ее лаборатории, и на корабле, и в башне, с пола до потолков набиты приборами. Приборы молчат, «как рыбы». Но рыбы обманщицы. Они такие болтухи, такие болтухи, земля таких не видывала. Жаль, ухо человека устроено так, что их болтовни не слышит.
Один из дельфинов заплывшей стаи, молодой самец, увязался за кораблем биологов. Мама тогда, весной, включила приборы. В воду пошли дельфиньи звуки, вроде незнакомая стая переговаривается. Вот Фин и заплыл в Дельфинью бухту. Понял, что люди его облапошили. Но, веселый и сильный, отважный и великодушный, простил людям обман. У Фина славная морда. Когда он смеется, и человеку понятно: смеется.
Кто как, а Динька и Фин уже друзья.
Всей одежды на Денисе — выгоревшие плавки. За лето кожа прокалилась под солнцем до черноты пеклеванного хлеба. Динька смотрит вдаль, не отводя бинокля от глаз. Всполошенно бьет над ним упругими крыльями чайка, режет по косым линиям воздух. Кричит сердито:
— Кри-э!
С чайками всегда так, когда в рубке дельфинария врубают музыку. А орут динамики, в ушах звон! Их четыре. Над каждым углом дельфинария.
Фину все море — дом. Что у Севастополя, что у Дельфиньей бухты.
Небо грохнуло. Два истребителя пробили звуковой барьер. Сереброкрылые, шли ровно, четко держа заданное расстояние. Совсем не исключено, что в небе «двойка» папы. Папа Дениса летчик-истребитель. Он ведущий. Дядя Толя Супрунов — ведомый. Летом у летчиков горячая пора. Скалы над Дельфиньей бухтой расположены так хитро, что создают опасные для полетов потоки воздуха. У летчиков тут учебный лагерь. Они учатся летать в затрудненных условиях.
Самолеты удалялись, оставляя в небе чистейший, белокипенный инверсионный след. Глупые чайки совсем переполошились. Все, сколько есть, взмыли в небо, — с воды, со скал, с бочек, у которых корабли. Кружатся, режут воздух по косой, надрывают гортани.
Проводив взглядом самолеты, Динька взглянул на часы на руке. Время таяло, как мороженое в жару. У Фина, разумеется, часов нет. Но с ним — как в беспроигрышной лотерее. Бейся об заклад с кем угодно, не опоздает.
Динька оглянулся на дельфинарий. В глазах запестрело от разноцветья зонтиков, шляп, панамок, косынок с козырьками. Люди разговаривают друг с другом, покупают сладости, тянутся за бутылками с водой. И… да прости их, глухих олухов, умный Дельфиний народ!., даже не подозревают, что концерт для них уже идет. Лили, изящная самочка, грациозная и легкая, выплыла на середину бассейна. Если бы кто из тех глухарей на скамейках надел наушники гидрофона, такое бы услышал! Иногда Лили ныряла, зависала в толще воды, — ну точь-в-точь как замирает певица у рояля, истомленная сладко-высокой нотой, которую удалось взять. Если над дельфином трассируют пузырьки воздуха — это верный знак того, что издаются звуки.
Второй обитатель бассейна толстый, разъевшийся Карл, самец в два центнера весом, кружил вдоль стен, слушая Лили, понимая, что так хорошо, как у нее, у него никогда не получится.
Люди думают, что дельфины могут только «хрюкать». За что и называют их обидно «морскими свиньями».
Впрочем, люди и от «хрюканья» в восторге. Тренер дельфинария Григорий Иванович до ужаса много работает с Карлом. И теперь хрипы Карла чуть-чуть похожи на человечьи слова. Карл выдавит из своего горла хрип — Григорий Иванович ему рыбеху. Карл еще хрип — еще рыбеху. Вот и раскормил его. Тот — прямо бочка на плаву. Григорий Иванович с ним до седьмого пота бьется. Как с каким-нибудь попугаем. И Карл теперь «выхрюкивает» две фразы: «Я — Карл» и «Гришу люблю».
Вот подлиза!
Весь дельфиний народ смеется над Карлом, а ему хоть бы хны. Фин, вольная душа, никогда бы не унизил себя до жизни прилипалы и подлизы. К тому ж всего за снулую, дохлую рыбу.
Фин сам охотится.
Сам себя кормит.
Сам себе хозяин.
И, конечно, презирает Карла.
Крышу башни биологов Динька обжил лучше, чем моряк палубу. Он и называет ее палубой, не иначе. Сюда редко кто подымается. Профессор Анна Павловна предпочитает «батискаф», — лабораторию первого яруса, придонную; сквозь ее иллюминаторы можно вести наблюдения за дельфинами, когда они под водой. Мама — лабораторию акустики в третьем ярусе. А палуба Динькина. Хозяйство у него тут серьезное. Мачта с набором выдвигающихся реек и целой системой канатов. Обруч, выброшенный Григорием Ивановичем на свалку только потому, что в одном месте дал трещину. Тяжелый шкиперский рундук, намертво принайтованный к мачте, с набором цветных мячей разной величины и яркими кеглями. Есть тут и еще одна вещь, — бесценная. Наушники, подключенные к старому гидрофону. Гидрофон подлежал списанию. Но мама его не выбросила, а папа Дениса время от времени чинит его.
Динька надел наушники. Убедился: Лили поет. Да как! Не за подачку Григория Ивановича, не за дохлую тушку кефали. Поет для себя и для публики. Человек воспринимает звуки всего с частотой 20 000 герц. А дельфин воспринимает и воспроизводит с диапазоном аж 150 000! Динька слушал. Лили тянула высочайшую, чистейшую мелодию. Но вдруг начинала щелкать, вдруг рассыпалась дробью легкомысленных стаккато; и опять. переходила в голос. Завидуй, завидуй, жирный Карл! Кружи, кружи вдоль сетки.
Динька любил Лили, недолюбливал Карла. Но и обоих их вместе близко бы не поставил с Фином!
Вот кто талант!
Ему хватило двух месяцев дружбы с Денисом, чтобы научиться всему, что умеют Карл и Лили. Обручи, цветные мячи и кегли в шкиперском рундуке на палубе — для него.
Денис собрался было опять взглянуть на часы, как вдруг увидел: на тренерский мостик вышел Маслюков, сторож.
Это удивило Диньку. И не обрадовало.
А тот стоял уже у бадейки с рыбой для Карла и Лили, но смотрел на крышу башни, на Диньку. Маслюков толстый — как Карл. И ленивый — как Карл. И лапа у него, как у Карла задний плавник. Захочет «поучить» кого, сотрясение мозга обеспечено. Маслюкову тридцать лет. Ему бы на бомбардировщике летать. Ему бы тяжелый сухогруз по морю вести. А он от лени своей — на пустяковой стариковской должности сторожа дельфинария. Обычно Григорию Ивановичу надо двадцать раз позвать его, сорвать голосовые связки, крича: «Витька!.. Витька, пьяная морда, опять в похмелье?» — чтобы Маслюков наконец объявился со своей бадейкой, привычно огрызаясь: «Пью — так на свои», или «Пью — так не в рабочее время». Григорий Иванович поручил Маслюкову понаблюдать за тем, что делает Динька, когда к башне подплывает Фин, и разобраться, почему Фин слушает Диньку. Маслюков понял задание «наблюдать», как задание «учить». В понимании Маслюкова — это «давать по шеям». Он отваливает Диньке увесистые подзатыльники — если в спасительной близости не оказывается мама — и учит: «Не мешай представлению!»
