Автор неизвестен - Щедрый Буге

За перевалом с вертолета открывалась величественная панорама безлюдной, дикой местности: хребты, межгорные впадины, бурные пенистые речки. Там, куда мы летим, особняком возвышается плотная группа скалистых гольцов, выделяющихся на общем фоне своим спокойствием и безразличием ко всему окружающему.

Пассажиров в вертолете двое. Я и мой наставник, удэгеец лет пятидесяти. Он сидит напротив и успокаивающе поглаживает собак.

Опытный промысловик располагал к себе с первого взгляда. Невысокий, худощавый, с живыми движениями. Сильные руки, словно кора старого дерева, испещрены глубокими трещинками морщин к густо перевиты набухшими венами. Мороз, ветер, солнце, дым костра дочерна продубили скуластое лицо с реденькой растительностью на верхней губе и подбородке. В черных, прямых волосах несмелый проблеск седины. Черты лица невыразительны, но вот лучистые темно-карие глаза, словно магниты, притягивают взор. Впечатление такое, что они все время смеются, радуясь жизни. Глянув в них, и самому хочется улыбнуться и сделать что-то хорошее и доброе. Имя у него простое и легкое — Лукса.

Все еще не верилось, что наконец-то моя давняя мечта исполнилась и я принят на работу в госпромхоз штатным охотником и сейчас лечу на свой промысловый участок над легендарными отрогами древнего Сихотэ-Алиня.

Вертолет неожиданно вошел в крутой вираж и, сделав два круга, мягко опустился на землю. Наши собаки, Пират и Индус, ошалевшие от грохота двигателей, спрыгнули на снег, едва только открылась дверь, Быстро выгрузили нехитрый багаж. МИ-4 прощально взревел я, обдав нас колючим снежным вихрем, взмыл в густую небесную синеву и вскоре исчез за лесистой макушкой сопки.

Мы остались одни в холодном безмолвии на заснеженной косе. Торжественно и необъятно высоко синело небо. Оглушительная тишина стояла вокруг. На снегу ни единого следочка. У меня невольно возникло ощущение, что какая-то неведомая сила подхватила и перенесла нас на лист чистой бумаги, на котором предстоит написать историю охоты длиной в 120 дней.

Вокруг громоздились типичные для этих мест крутобокие сопки, ощетинившиеся, словно встревоженные ежи, могучими изумрудно-зелеными кедрами и более темными островерхими елями. Напротив устья ключа Буге, над рекой Хор, нависал хребет, обрывающийся в речную гладь неприступной двухсотметровой стеной. По его гребню торчали огромные, источенные временем каменные иглы и зубчатые башни причудливых очертаний, напоминающие развалины старинных крепостей. Хор еще не встал и тянулся холодной, черной лентой, разорвав белоснежную пелену извилистой трещиной. Сквозь прозрачную воду были видны лежащие на дне пестрые, обезображенные брачным нарядом и трудной дорогой к нерестилищу, кетины. Уровень воды в реке за последние дни упал, и часть отнерестившейся рыбы лежала на галечном берегу. Наши собаки тут же воспользовались возможностью полакомиться и набросились на нее. В их довольном урчании слышалось — как много рыбы! Райское место!

Оставшись в преддверии сезона без сотоварища, Лукса не без колебаний согласился все же взять меня на свой участок, охватывающий бассейн Буге — левого притока реки Хор. Его напарник Митчена, деливший с ним радости и невзгоды промысловой жизни в течение многих лет, потерял зрение и перебрался жить к дочери в Хабаровск.

Хотя день только начался, Лукса поторапливал. Предстояла большая работа по устройству зимовки.

Взбираясь на берег, услышали задорный посвист, который невозможно спутать ни с каким другим лесным звуком, — рябчик. Судя по мелодии, петушок. Лукса едва заметным движением руки остановил меня, а сам спрятался за ствол ели и, достав самодельный манок, ответил более глухим переливом. По треску крыльев стало ясно, что рябчик перепорхнул ближе. Лукса опять подсвистел. Хлопки послышались совсем рядом. Приглядевшись, я наконец разглядел петушка, сидящего на ветке березы. Вытянув шею и нетерпеливо переступая, он напряженно высматривал подружку.

— Живой, — радостно прошептал Лукса. — Четвертый сезон вот так. Совсем свой стал. Встречает.

Луксин «свояк» перелетел еще ближе и с явным интересом разглядывал нас. Вынырнувший из кустов Пират, не разделяя чувств хозяина, с лаем запрыгал под деревом. Петушок встрепенулся и, спланировав, исчез в чаще леса.

Надо сказать, наши четвероногие помощники резко отличались друг от друга. Пират — рослый, нахрапистый, с хорошо развитой мускулатурой, быстрой реакцией, нахальными глазами. Индус, напротив, — вялый, тщедушный, привыкший во всем подчиняться ему. Первое время при появлении Пирата он поджимал хвост и услужливо отходил в сторону. Столь же резко они отличались и по окрасу. Пират белый, только кончики подвижных ушей и хвоста черные, а Индус черно-бурый. Попал он в нашу бригаду случайно. Когда мы загружали в неожиданно подвернувшийся вертолет мешки со снаряжением и продуктами, на краю поляны сидел и смирно наблюдал за нашей беготней одинокий пес. Я на ходу кинул ему кусок хлеба. Он, не жуя, проглотил и бочком, не сводя с меня грустных глаз, подошел к трапу.

— Быстрей садись. Летим, — крикнул Лукса.

Я поднялся в салон и оглянулся. Собака молча просила одними глазами. «Может взять? Вдруг у нее талант к охоте?» — заколебался я.

— Бери, бери. Пиратке веселее будет, — сказал Лукса, заметив мою нерешительность…

Перетаскав вещи к становищу, мы занялись дровами. Двуручной пилой свалили сухостойный кедр, Отпилили и раскололи несколько душистых чурок. Отвалившиеся куски красноватой, ребристой коры изнутри были усыпаны яичками, личинками, куколками — недоглядели дятлы за лесным патриархом. Комель кедра был настолько насыщен смолой, что полено, брошенное в воду, тонуло как камень. На ночь кедр не годился — быстро сгорает. Поэтому напилили еще и плотного ясеня. Он горит долго, жарко и дает много углей.

Очистив на высоком мысу залива, недалеко от устья ключа, землю от снега, поставили удэгейскую палатку. Внешне она почти не отличается от стандартных четырехместных, но у нее есть еще и матерчатые сени, вроде половинки небольшого чума. В них удобно хранить дрова и капканы. Но главной ее особенностью и достоинством является то, что она устанавливается не с помощью стоек и колышков, а крепится внутри каркаса из жердей. Очень удобная конструкция для зимы, когда колышки в промерзшую землю забить практически невозможно. Установив жестяную печурку, Лукса набил ее чрево смоляной щепой, кедровыми поленьями и затопил. Печь быстро порозовела и начала щедро возвращать солнечное тепло, накопленное деревом за добрую сотню лет. Палатка прогрелась, наполнилась жилым духом. Приятно запахло свежей хвоей. Расстелили кабаньи шкуры, спальные мешки, Отпиленную от ясеня низенькую, но увесистую чурку пристроили в головах между спальными мешками. Получился удобный столик. Слева и справа от печки уложили сырые ольховые бревнышки, чтобы спальники и одежда не подгорали. Дед коньком повесили перекладину с крючьями. Недалеко от палатки между пихтами на высоте около двух метров соорудили из жердей настил для хранения продуктов — лабаз, а под ним из лапника шалашики для собак.