Что ж, если сравнивать мое новое место жительства хоть с приютом, а хоть даже с магазином, то на райские кущи оно вполне тянуло. За вычетом, понятно, тех нескольких часов, что были потрачены на визит к ветеринару. Приютившая меня девушка… не назову ее хозяйкой, ибо не может одно разумное существо быть хозяином другого. Так вот, приютившая меня девушка обитала в уютной, со вкусом обставленной, двухкомнатной квартире, оказавшейся, вдобавок, довольно просторной. Моя, во всяком случае, тоже не будучи нищенской коморкой, уступала ей и метражом, и меблировкой. «И откуда у людей деньги?» — задался я на этот счет совсем не кошачьим вопросом.
Как узнал я еще в дороге, девушку звали Гулей. И эта Гуля, честь ей и хвала, к заботе о моей скромной четвероногой персоне подошла с вдохновением на грани фанатизма. После осмотра ветеринара и пары прививок я был, несмотря на сопротивление, хорошенько отмыт, высушен феном и расчесан. И получив после всего этого награду за терпение — блюдце молока с накрошенной в него колбасой — я впервые за много дней смог расслабиться. По-настоящему. Так, чтоб не думать вообще ни о чем, и почти ничего в этой жизни не опасаться.
И как-то сами собой улетучились и сны о прежней жизни, докучавшие мне в приюте.
Уходя по утрам на работу, Гуля никогда не забывала накормить меня да снабдить едой и молоком впрок. А по возвращении непременно спрашивала, как прошел мой день («уж всяко легче, чем твой»), снова кормила… не забывая при этом и о физической форме своего питомца. Для поддержания последней в ход пошли: маленький мячик, пара пластмассовых шариков, да шнурок с привязанным к нему бантиком. Со всем этим добром мы могли играть не менее получаса.
Иногда, впрочем, Гуле бывало не до игр: возвращаясь усталой, она в изнеможении ложилась на диван, принимаясь разглядывать очередной журнал. Из тех, что печатаются на дорогой глянцевой бумаге, и в которых цветные картинки занимают в разы больше места, чем текст.
Подсаживаясь рядом я, одновременно настойчиво, но с осторожностью, принимался теребить ее передней лапой. «Хватит валяться, давай поиграем», — пытался сказать я ей этим, поскольку сам-то устать за день не мог при всем желании. Да только, увы, в такие моменты сообразительность отказывала Гуле напрочь. «Я тоже соскучилась по тебе, Полосатик», — только и могла ответить она, легонько поглаживая меня по шерсти.
Что ж. Если не считать этой дурацкой импровизированной клички, теперешнее мое существование омрачали всего два момента. Во-первых, как ни крути, а я по-прежнему пребывал в кошачьей шкуре. И в прежнюю, человечью, возвращаться, увы, не спешил. А во-вторых меня почти открыто невзлюбил Виктор — не муж, но постоянный парень-бойфренд-ухажер Гули.
Уж не знаю, чем я мог досадить ему. Возможно, неприязнь Виктора распространялась на весь животный мир сразу. Или не на весь, а на одних лишь бродяг, разносящих-де заразу. А может в нем занозой сидела досада за свое хоть мелкое, но поражение — тогда в приюте. Оттого, что сказал «нет» на идею своей второй половинки завести домашнего питомца, но половинка это «нет» безжалостно проигнорировала. Не послушалась глупая баба своего самца, ах как обидно!..
Наконец, я даже допускаю, что свою роль здесь сыграла ревность. Вернее, какая-то ее особо извращенная форма, когда любая другая особь мужского пола рядом с твоей благоверной воспринимается как соперник. С людей, чьи головы, как известно, населены тараканами, станется!
Как бы то ни было, а лицо Виктора омрачалось всякий раз, когда в поле его зрения попадал я. Лицо омрачалось, а голос грубел, недовольно шепча: «опять ты!» с крепким словцом в придачу. От Гулиного ухажера мне было легче дождаться цитат на латыни, чем хотя бы символической ласки. О том же, чтобы, к примеру, угостить меня чем-нибудь за столом, и вовсе речи не шло.
Одно радовало: визиты Виктора были довольно редки. Не чаще раза в неделю. Большего он, человек без постоянного заработка (иначе говоря, раздоблай) позволить себе не мог. Как судьба могла свести его со столь успешной девушкой, как Гуля — непонятно. Видимо, противоположности и впрямь притягиваются.
Зато едва этот хмырь переступал порог нашей с Гулей квартиры, как в нем просыпался Хозяин. Не в смысле ответственности — исключительно в плане власти. Ни перечить открыто второй половинке, ни причинить мне физического вреда Виктор, правда, не решался, зато не скупился на претензии и замечания. В том числе и в мой адрес.
«Этот кот шерсть везде оставляет!» — вместо «здрасьте» говорил он, завидев меня. Как вариант: «почему этот кот занял мое кресло?» Или «выгони-ка этого кошака — мешает!»
Собственно, «мешать» я мог в двух случаях. Либо на кухне, когда его мужичество изволили прошествовать туда для ужина — либо в спальне. То есть, ближе к той фазе свидания, ради которой черти и приносили Виктора к Гулиному порогу. И вот уж здесь хозяйка квартиры шла-таки хахалю навстречу, запирая комнату на шпингалет. Изнутри. Меня при этом оставляя снаружи. Иди, мол, погуляй!
Было ли мне обидно? Ну нет, подобных поводов для поднятия самооценки я этим двуногим не дам. Однако имелось ощущение легкого предательства. Со стороны той, что меня приютила и стала мне если не хозяйкой, то уж точно другом. И она же, хоть в данном, пустячном для меня, вопросе становилась на сторону — кого? Этой грубоватой похотливой бестолочи?! Этого неприятного типа, которому даже безобидный я встал поперек горла?
Обижаться действительно было ни к чему; выводы делать — тоже без толку… если оными же и ограничиться. Куда более уместным мне показалось бросить этому супостату вызов. Отыграться. Отвоевать у него квартиру во благо меня и Гули. В конце концов ей тоже нет от Виктора ни малейшего проку. Одни убытки: сам видел пару раз, как он занимал у возлюбленной деньги. Занимал, да не отдавал, а Гуля и не настаивала. Любовь, знаете ли, слепа. А слепотой чужой люди издревле пользовались во всяких недобрых целях.
Любовь слепа… но я-то зряч! Потому и вынашивал план мести, решившись в конце концов и на его воплощение.
В тот вечер Виктор и Гуля засиделись на кухне чуть ли не до полуночи. Под бутылку вина парень терзал старенькую гитару, не особенно заморачиваясь насчет музыкального слуха. Под неуклюжее треньканье на струнах он помянул и моря (в которых не намочил и пальца), и тюрьму (куда сподобился угодить разве что на пятнадцать суток). Не обошел вниманием и дембелей да горячие точки. Притом что сам, если и служил, то почти наверняка в тиши провинциального гарнизона.
На десерт были воспеты некогда набившие оскомину «черные глаза» — готов спорить, дабы надежнее подлизаться к Гуле.
