Он остановился перед первой ловушкой, представлявшей собою домик, и тотчас же принялся за работу. Прежде всего он выбросил из него отравленную приманку и привязал вместо нее живого кролика. Затем стал расставлять волчьи капканы. Три из них он поместил перед самым входом в домик, куда должен проникнуть Бари, чтобы схватить зубами кролика. Остальные девять он расставил кругом на пространстве один от другого не более фута, так что, когда он окончил свою работу, его домик оказался сплошь огражденным капканами. Цепей он не употребил вовсе, а оставил их лежать на снегу. «Если Бари попадется хоть в один из капканов, — думал он, — то не избежит и других». И, таким образом, в особой привязи надобности не представлялось.
Покончив с этим делом, он при сгустившихся сумерках зимнего вечера поспешил к себе в шалаш. Теперь уж он гордо поднимал голову. Неудачи быть не может. Он нарочно обобрал все свои ловушки, когда шел сюда из Лакбэна. Бари не найдет ни в одной из них, чего бы поесть, и волей-неволей должен будет сунуться в домик, оберегаемый двенадцатью волчьими капканами.
За ночь выпал глубокий снег, и весь мир казался одетым в белый саван. Точно в перьях стояли деревья и кусты, покрытые инеем. На камнях были белые шапки из снега, а на земле он был так рыхл, что оброненный ружейный патрон утопал сквозь него до самой земли. Бари вышел на охоту очень рано. В это утро он был более осторожен, потому что вовсе не чуялось запаха от лыж Мак-Таггарта, которым он мог бы руководиться. Он оглядел первую ловушку: в ней ничего не оказалось; затем вторую, третью и т. д., и все они тоже оказались вовсе без приманок. Он подозрительно понюхал воздух, стараясь уловить в нем следы дыма или человеческого запаха, но ни того, ни другого в нем не оказалось. К полудню он подошел к домику с его двенадцатью предательскими капканами, приютившими свои разжатые челюсти под снегом, так что их вовсе не было видно. Целую минуту он простоял в нерешительности вне линии опасности и внюхивался в воздух и прислушивался. Он видел кролика и уже щелкал от голода зубами. Затем он придвинулся еще на один шаг вперед. Он все еще что-то подозревал, так как каким-то странным и необъяснимым образом чуял здесь опасность. С беспокойством он стал обнаруживать ее носом, глазами и ушами. Но все вокруг него было погружено в мертвую тишину и покоилось в глубоком мире. Он опять щелкнул зубами. Что ж это было такое, что так беспокоило его? В чем состояла эта опасность, которой он не мог ни видеть, ни обонять?
Медленно он обошел вокруг домика. Затем сделал еще три круга, с каждым разом придвигаясь к нему все ближе и ближе, пока наконец его ноги не ощутили под собой чего-то твердого. Он постоял с минуту еще. Свесил уши. Несмотря на густой запах от кролика, который так и бил ему прямо в ноздри, что-то так и оттягивало его назад. И он собирался уже убежать от домика совсем, как в эту самую минуту вдруг раздался внутри него писк, и в следующий за тем момент он увидал в нем белого, как снег, горностая, который жадно впился кролику в тело. Бари забыл все предосторожности и всякую опасность. Он яростно на него заворчал, но его маленький соперник вовсе даже и не подумал отказываться от своей добычи.
Тогда Бари разгневался на него и, чтобы покончить с ним, бросился прямо в домик, который заготовил для него Мак-Таггарт.
ГЛАВА XXVII
МАК-ТАГГАРТ ТОРЖЕСТВУЕТ
На следующее утро, еще за целую четверть мили от домика, Буш Мак-Таггарт услышал бряцание цепи. Кто бы это поймался? Рысь? Енот? Волк или лисица? А может быть, это и Бари? Остаток пути он пробежал бегом, и когда наконец достиг того места, откуда мог видеть все, то его сердце чуть не выскочило у него из груди от радости, что попался его злейший враг. Держа наготове ружье на случай, если бы Бари попытался освободиться, он подошел к нему поближе.
Бари лежал на боку, изнемогая от истощения и боли. Подойдя к нему совсем близко и поглядев на снег, Мак-Таггарт даже заржал от удовольствия. Там, где Бари бился за свою свободу, весь снег был плотно утоптан и густо залит кровью. Она текла, главным образом, у него изо рта, и когда он поднял голову, чтобы посмотреть на своего, врага, то она так и заструилась каплями из его челюстей на землю. Железные клещи, скрытые под снегом, отлично выполнили свою безжалостную работу. Одна из его лап была крепко ущемлена ими на первом суставе. Обе задние ноги тоже попались. А четвертый капкан сомкнулся у него как раз на боку и вырвал из него кусок кожи величиною с ладонь. Снег ясно выражал на себе всю историю отчаянной борьбы в продолжение всей ночи напролет. Окровавленные челюсти Бари доказывали, как тщетно он старался разгрызть железо зубами. Он изнемогал. Глаза его были налиты кровью. Но даже и теперь, после стольких часов борьбы жизни со смертью, он все еще не терял присутствия духа. Голова и грудь его были приподняты, и он рычал на Мак-Таггарта со свирепостью тигра. Здесь, всего только в двух-трех футах от него, находился наконец его самый злейший враг, которого он ненавидел больше всего на свете, даже больше, чем волков. И тем не менее Бари был совершенно беспомощен, как и тогда, когда, точно висельник, болтался на силке, поставленном для кроликов его врагом.
Его злобное рычание нисколько не испугало Мак-Таггарта. Фактор отлично знал, что Бари был теперь в его власти вполне, и потому с торжествующим смехом прислонил ружье к дереву, снял с себя перчатки и стал набивать трубку. Он теперь смаковал мучения Бари. Он предвкушал их уже давно. Он также ненавидел Бари, как и тот его; он питал к нему ненависть, как к человеку. Его так и подмывало размозжить ему пулей лоб. Но ему было приятно продлить наслаждение при виде, как Бари будет умирать постепенно, помучить его, как он помучил бы человека, походить вокруг него и слышать, как будет бренчать сковывающая собаку цепь, и видеть, как капля за каплей будет вытекать у него из раненой ноги и из разорванного бока кровь. Это было его превосходной местью. Он так был увлечен ею, что даже и не слышал, как сзади к нему подошел на лыжах какой-то человек. Послышался голос — да, это действительно был человек, — и Мак-Таггарт тотчас же к нему обернулся.
Это был какой-то чужестранец, моложе Мак-Таггарта лет на десять. Он весело смотрел из-под козырька своей енотовой с ушами шапки и имел такой вид, что на него было приятно смотреть. На нем были полушубок из дубленой оленьей кожи, подпоясанный ремнем и подбитый изнутри мехом, прочные лосиные брюки и мокасины. Он путешествовал на длинных узких лыжах и имел за плечами маленький, но туго набитый ранец. Одним словом, с ног до головы он был одет, как путешественник. Ружье было в чехле. С первого же взгляда Мак-Таггарт определил, что он находился в пути уже несколько недель и прошел не менее тысячи миль. Но не мысль об этом смутила его так, что какой-то странный холодок вдруг пробежал у него вдоль спины; его вдруг обуяло опасение, что каким-нибудь неразгаданным еще путем его тайна могла добраться до самого юга, та правда, которая была скрыта им у Серого Омута и благодаря которой в этих местах вдруг появился этот молодой человек. Он был почти уверен, что под полушубком у него должна была находиться полицейская форма или что это был просто сыщик. На минуту им овладел такой ужас, что он не мог произнести ни слова.
