Он внимательно следил за парочкой краснокрылых скворцов, пытавшихся защитить свое гнездо от стаи обезьян-грабителей, пикируя на них сверху и клюя в основания хвостов, что оказалось весьма эффективным и все же ни к чему не привело: гнездо было разграблено. Утро незаметно перешло в день, день — в вечер, и вот уже горлинки стали слетаться в свои гнезда, и мальчик вдруг очнулся, вспомнив, что сегодня — последний день в этих местах и скоро придется возвращаться с родителями в город. Нет, надо непременно постараться и поймать такую рыбу! Мальчик отрезал голову у одного из пойманных им маленьких зубанов, надел ее на крючок и забросил удочку на мелководье, под склонившимся над водой стволом сухого дерева. Наконец легкие подергивания лесы дали знать, что рыбка уже отыскала наживку, и тогда бывшим наготове сачком мальчик ловко подцепил свою добычу, опустив сачок под самую середину кружка, расплывшегося на воде, и вытащил сразу двух небольших белых круглоголовых саргов и еще, к своему огромному удовлетворению, крупную плоскоголовую кефаль. Он очистил кефаль от чешуи, нарезал филе кусочками, подтянул к себе крючок с наживкой из кальмара и заменил белые полоски кальмарьего мяса на мясо кефали, а потом забросил удочку снова.
То, что Меченый и другие горбыли-холо вдруг почувствовали себя несколько неуютно, отнюдь не было связано с уменьшением количества пищи: все они успели поднакопить изрядно жирку. Нет, горбылей волновала барабанная дробь у них в крови, примета скорого брачного сезона, когда их охватывала особая тревога, и Меченый возбужденно метался, порой развивая огромную скорость и распугивая кефаль, которая выпрыгивала из воды и сверкающей дугой пролетала над рекою. Мальчик с интересом следил за этими «фонтанами рыбы», зная, что где-то в глубине охотится крупный хищник.
Меченому конечно же было не угнаться за кефалью, особенно на свободном пространстве, ему даже и за молодыми лихиями было не угнаться, так что он вообще старался не обращать на лихий внимания, разве что порой использовал их в качестве загонных псов во время их же собственной охоты — точно так же, как и охотящихся корморанов: подплывал с того конца, где был выход из замкнутого круга, ловил пытавшуюся спастись рыбу, оглушая ее ударами мощного хвоста, и тут же втягивал в разинутую пасть. Когда он заметил в воде полоску кефальего мяса, то сразу определил, что это именно кефаль — по вкусу воды — и что кефаль эта неживая. Он осторожно взял ее в рот, выплюнул и, удовлетворившись первой пробой, решил все-таки съесть. Когда он повернулся, то практически не почувствовал укола крючка, пронзившего его нижнюю губу, однако же сразу понял, что мертвая добыча ожила и теперь тянет его за край рта. Он хотел было выплюнуть ее, промыв пасть мощной струей воды, однако это не помогло, и он принялся трясти головой, а потом всем телом рванулся вперед, сильно ударив по воде хвостом.
Мальчик уже собирал снасти, намереваясь уходить, когда вдруг заметил, что кончик удочки дернулся и леса натянулась.
Он тут же схватит удочку — как раз в этот момент рыба нырнула, стремясь освободиться, и дернулась с такой силой, что спиннинг запел, а сердце у мальчика бешено забилось. Широко раскрытые глаза сияли от возбуждения, губы что-то шептали, он закусывал их — то ли от боли, то ли от полного восторга — и бормотал что-то совершенно бессмысленное, даже промычал какую-то песенку, ибо легкая удочка в его руке превратилась в дрожащую дугу, а леса стала разматываться все быстрее, рывками, когда пойманная рыбина устремилась к излучине реки, где над водой низко склонились деревья.
Больше всего в данный момент Меченый хотел избавиться от противной тянущей боли во рту и обрести наконец контроль над собственным равновесием и свободой движения, однако единственное, что ему пока удавалось, — это яростно трясти головой и плыть все дальше, на глубину. Боль усилилась, и он обнаружил, что его странным образом сносит то в одну сторону, то в другую, однако же по-прежнему сопротивлялся неведомой силе и не желал поворачивать назад, упорно стремясь к морю.
Мальчик с беспокойством смотрел, как уменьшается количество лески на катушке спиннинга, потом немного притормозил вращение катушки и приподнял конец изящно изогнутой удочки; теперь он уже не бормотал восторженно себе под нос и не пел, а заметно помрачнел, ибо вокруг начинали сгущаться вечерние тени. Леса была практически не видна, но по углу, под которым наклонилось удилище, мальчик догадывался, что рыба уже вошла в излучину реки, и тогда, решив предпринять последнюю попытку выиграть в этой схватке, он сошел с берега в воду, точнее, плюхнулся, сразу провалившись чуть ли не пояс, и пошел по илистому дну.
Однако дно вдруг кончилось, и он с головой ушел под воду, понимая, что все-таки проиграл. Последнее, что он отчетливо запомнил и много раз явственно слышал потом, когда вспоминал об этом приключении, был звук лопнувшей лесы.
Меченый, будучи метров на триста впереди, заметил лишь, что сила, безжалостно тянувшая его назад, сопротивляясь которой он все больше слабел, вдруг исчезла. Какое-то время он просто свободно плыл по течению над самым дном, едва пошевеливая плавниками и сохраняя равновесие с помощью хвоста. Его жаберные крышки то поднимались, то опадали, а рот судорожно вдыхал извлеченный из воды кислород.
Землечерпалку увезли с берега под болтовню тонкой пока струйки воды, подмывавшей песчаные берега, нанесенные ею самой, вгрызавшейся все глубже, все шире разъедавшей насыпь на берегу, а рядом, сразу за наносами, в мелком заливчике собралась рыба, ожидавшая, когда прорытый выход в море станет глубже.
К рассвету пролив достиг уже метровой глубины, и вода шла полосой метров в сто; кружившие над водой чайки видели, как рыба сверкающим потоком изливалась обратно в море, спеша поскорее скрыться в ликующем грохоте и волнах прибоя. А когда снова взошло солнце, Меченый и его стая уже плыли неторопливо к югу, к тем благословенным местам, где должны были дать жизнь своему потомству, и даже внимания не обращали на полчища кальмаров, которые при их приближении уносились прочь, точно клубы дыма.
Далеко от тех мест, где целаканты исполняли медлительный, волшебный танец вокруг своего замка из лавы, река, включенная Меченым в хитросплетение знакомых ему сигналов-ориентиров, мощным потоком несла свои темные воды, сильно поднявшиеся после трехдневного ливня с грозой, накрывшей черными тучами леса и прибрежные заросли кустарников. То дерево, под которым два месяца назад сидел мальчик-рыболов, сияло под яркими солнечными лучами, точно вымытое, отбрасывая тень на воду, в которой резвились новые стаи рыбы, приплывшей из открытого моря, и среди них — старая индийская речная акула. Она заплыла далеко от родного дома и только теперь начинала поправляться от раны, предательски нанесенной ей каким-то рыбаком в устье реки Замбези на Восточном побережье Африканского континента. Именно там акула провела большую часть своей жизни, там она выросла, достигла почти трех метров в длину и лишь в состоянии полной ослабленности и растерянности умудрилась заплыть так далеко на юг, к самому мысу Игольный.
