Последовала гротескная сцена, какую обычно можно увидеть лишь в американских боевиках. Нам пришлось срочно извлекать из домашней аптечки валериановые капли, а Никсу впоследствии всегда запирали, когда тетя Мария должна была пожаловать на чашечку кофе…
Ну не обидно ли бедной собаке? Она ведь так долго караулила на сеновале во время обмолота, когда мыши то и дело выскакивали из сложенной там соломы. Целых тридцать четыре штуки ей удалось придушить, и только одну-единственную она оставила себе!
Когда я что-нибудь читал, сидя на веранде, Никса обычно использовала меня в качестве швейцара. Она садилась под дверью и начинала так жалобно скулить, что я вынужден бывал вставать и выпускать ее в сад. Но уже через двадцать минут она стояла снаружи и желала попасть в дом именно через эту дверь. А то и еще возмутительней: пройдя через кухню в дом, она хотела во что бы то ни стало снова выйти через веранду на волю. Не исполнить ее настоятельного требования или прогнать ее было совершенно невозможно, потому что нервы у нее были, безусловно, покрепче моих и больше оказывалось терпения.
Когда Никса однажды стояла на длинном половике, мне захотелось подшутить над ней, и я потянул за его конец, чтобы выдернуть половик у нее из-под ног. Вот этого мне делать не следовало! Никса в полном восхищении от неожиданной игры ухватилась зубами за другой конец половика, пытаясь вырвать его у меня из рук. (На сегодняшний день половик приобрел уже весьма плачевный вид!) Она не хотела прекращать игры и тогда, когда я уже давно был сыт ею по горло. Она хватала меня за шнурки от ботинок и штанину, приглашая продолжить это интересное занятие.
Какая заметная разница между такой вот игровой, энергичной «дамочкой» и степенным, слегка уже ожиревшим «господином» — таксой Бобби. Он частенько посещал нас вместе со своими хозяевами. Если бы его время от времени не приходилось выгонять из дома погулять, он бы так и дрых целый день в кресле под своим одеялом, и никто бы его не замечал. Как же мало понятия о животных имеют люди, говорящие: львы делают то-то, таксы поступают вот так-то, а кошки ведут себя следующим образом. О, как они далеки от истины! Ведь каждое животное — это неповторимая индивидуальность, точно так же как и человек. И нет на свете «кусачих доберманов» или «непослушных, своенравных такс», а есть только такса Бобби, лев Неро или такса Никса. И вот эта именно Никса, несмотря на все свои прегрешения и проделки, относится к тем моим знакомствам, о которых я вспоминаю с неизменным удовольствием.
Глава четвертая
Собака, которая сама выбрала себе хозяина
Такса, о которой пойдет речь, жила в Бромберге и была своего рода городской достопримечательностью. Звали этого кобелька Монд, и числился он собственностью владельца кафетерия «Грау», на самом же деле этому господину принадлежала лишь честь оплачивать налог за собаку. Гораздо чаще Монда видели где-нибудь на улице или дома у посторонних людей. Был он очень приметным: коричневый и необычайно длинный даже для таксы. Так что к его владельцу постоянно обращались с ехидным вопросом, не покупал ли он собаку «на погонные метры…».
Когда Монд на своих кривых коротких ножках степенно трусил по улице, то хвост свой гордо задирал кверху, в виде серпа. Для проходящих мимо ребятишек такой хвост, естественно, служил непреодолимым соблазном схватиться за него и подергать. Но таксу подобные дерзости не выводили из терпения: она лишь поворачивала голову в сторону обидчика и издавала назидательное рычание, не останавливаясь, однако, при этом ни на минуту, вся преисполненная собственного достоинства и важности.
По одной ему, Монду, известной причине, по какой-то, можно сказать, собачьей прихоти, что ли, он выбрал себе моего знакомого по имени Клаус в качестве «хозяина». Он проводил у него дома многие дни и даже недели. Однако обедать неизменно отправлялся в «общественные заведения», причем не в свое родное кафе, а в ресторан «Адлер» или в пивной бар, где его хорошо знали. Там он терпеливо ждал перед входной дверью, когда появится кто-то из посетителей. Как только тот открывал дверь, Монд тут же первым степенно и важно входил в зал. Но не дай Бог, если кто-нибудь отважился не пропустить его вперед — немедленно следовал точно отработанный, молниеносный бросок к штанине!
Не обращая внимания на приветственные возгласы сидящих за столиками знакомых ему людей, Монд следовал прямиком через весь ресторан на кухню, где, не выражая никакой особенной благодарности, быстро поглощал свой обед.
Гулять по парку с собаками без поводка, разумеется, и в Бромберге было строжайше запрещено. Само собой понятно, что Монд пренебрегал подобным запретом. Более того, он еще держал в страхе сторожевую собаку, принадлежавшую охране парка. Не дай Боже той попасться ему на глаза, когда он, в нарушение всех правил, совершал свои самостоятельные прогулки по парку! Тогда маленький коричневый песик мгновенно превращался в грозное каменное изваяние: он останавливался, весь напрягался, пошире расставив «локти» и выпятив и без того широкую грудь; шерсть на загривке и вдоль всего хребта поднималась дыбом, наподобие щетки, а хвост, пару раз мотнув из стороны в сторону, угрожающе застывал в виде поднятого кверху кривого турецкого ятагана. Губы при этом морщились, обнажая белый оскал, и Монд начинал надвигаться на своего врага мелкими шажками на негнущихся ногах. А тот, несколько сконфуженный, смущенно пританцовывал на месте, еще надеясь все превратить в игру. Но Монд шуток не любил: рывок — и вот он уже, сливаясь в длинную коричневую полосу, несется вслед за удирающим четвероногим сторожем парка, тесня его к выходу, — и спастись тому удается, лишь выбежав на улицу.
Особое пристрастие Монд проявлял ко всякого рода транспортным средствам. Когда ему хотелось прокатиться, он терпеливо ждал на трамвайной остановке, потом вскакивал на переднюю площадку трамвая и ехал в свое удовольствие. Обычно, совершив круг по городу, он вылезал на той же остановке, где садился.
Большими приятелями Монда были городские таксисты. Время от времени он появлялся на их стоянке возле рыночной площади и охотно соглашался принять участие в поездке с первым попавшимся пассажиром. При этом он обычно усаживался на переднее сиденье, рядом с водителем.
Но однажды с Мондом произошла неприятность. Случилась она с ним в квартире у Клауса. Из-за какой-то неисправности электропроводки жестяной водосток, окаймлявший балкон, вдруг оказался под током. Монд, которому, по ему одному известной причине, понадобилось обнюхивать цветочные горшки, выставленные вдоль бордюра, получил ощутительный удар по своему влажному черному носу. О, это было ужасно! Его оглушило, словно ударом молотка по голове, и с размаху швырнуло об стенку. Нет, это было уж чересчур, даже для такой самоуверенной персоны, как Монд! Пес взвыл, поджал хвост… но не сдался и не побежал прятаться. Проклятый заколдованный водосток непреодолимо притягивал его к себе, разжигая любопытство. Он стал с величайшей осторожностью подползать к «коварному врагу», затаившемуся там, под загнутой книзу жестью. Миллиметр за миллиметром старательно вынюхивающий носик приближается к опасному месту: ну ровно же ничем опасным не пахнет! Однако стоит лишь коснуться носом жести, как такса снова отлетает в угол. Другая бы собака смирилась с неразгаданной тайной и поспешила ретироваться, но не Монд. Тому пришло в голову, что под водостоком затаился кто-то, кто кусает его за нос. Он заливается злобным лаем, начинает скрести лапами по жести (толстые кожаные подушечки на лапах оказались, видимо, хорошими изоляторами и не пропускали разрядов). Но когда в пылу сражения нос опять попытался протиснуться в щель водостока, последовал новый удар, положивший уже конец (на этот день) неуемной собачьей любознательности. К сожалению, Клаус не проследил за тем, как же Монд повел себя по отношению к водостоку, когда проводку уже починили.
