Собаки трудятся каждая над своим куском мерзлого мяса, мы тоже приступаем к обеду. Обед незатейлив. От оленьего задка отрубается внушительный кусок, рубится топором же на более мелкие части (Тут нужен навык; сильный удар может лишить нас не только этого топора, но и обеда. Мерзлое мясо хрупко как стекло, и осколки его разлетаются далеко в стороны). Ножи превращают мясные щепки в белесые, кудрявые стружки. Это и есть строганина. Трапезничаем в палатке, сидя вокруг шипящего примуса. «Стружки» аппетитно тают во рту, на месте съеденных появляется все новое пополнение. Затем густой, ароматный чай, и лагерь утихомиривается.
Утром снова в путь. За этот день осматриваем последние притоки Неожиданной, весь бассейн реки Гусиной, верховья реки Мамонтовой. Еще день уходит на осмотр западного побережья, большей части Безымянных гор. На картах появляются все новые линии — пройденные маршруты и точки — найденные берлоги. Несколько раз собаки облаивают затаившихся в убежищах зверей, обнаруживают под снегом тех медведиц, что еще не успели прорыть лаз наружу. Наши, товарищи едва не попадают в переделку вроде той, что досталась на долю кинооператоров. Это было на исходе дня.
Феликс и Ульвелькот увлеклись беседой. Неожиданно для них уставшие было собаки взревели, припустились вперед, и перед упряжкой, всего в нескольких метрах, показалась берлога, и мелькнул желтый зад нырнувшей в убежище медведицы. Собеседники, к счастью, не растерялись. Феликс повис на дуге и повалил нарту на бок, Ваня успел забежать вперед и загородил собакам вход в берлогу. Криками и остолом удалось оттащить возбужденных псов.
У Василия есть на острове «собственная» лагуна. Она названа в его честь и так и значится на картах — лагуна Нанауна. На берегу ее мы разбиваем свой третий лагерь. Настроение поднимается. Путь подходит к концу. Остается обследовать лишь северные склоны Безымянных гор и горы Медвежьи, а там уже гора Тундровая, маршрут сомкнётся с прежним, вездеходным. Нужен всего день хорошей погоды, хотя бы такой же, как вчера и позавчера.
Следующий день занимался тоже тихим, солнечным и морозным. Быстро позавтракали, собрали лагерь, тронулись. Уже закончено обследование Безымянных гор, остаются лишь Медвежьи. Вот они, два невысоких конуса, особняком стоящие среди тундры Академии. По рассказам многих охотников, подтвержденным и Нанауном, медведицы в тех горах ложатся особенно густо, берлог там бывает «видимо-невидимо». Значит, впереди самая интересная часть маршрута. Но вот жгучий порыв встречного ветра, еще порыв, еще… С вершин заструг покатились потоки поземки. Они сливаются, покрывают все видимое пространство тундры Академии сверкающей пеленой, непрерывно меняя окраску, поднимаются ввысь. Зрелище очень красивое, но лучше любоваться им из окна, сидя в теплом доме. А сейчас снег немилосердно сечет кожу, душит, слепит, сбивает с ног. Собаки стали.
Небо затягивается мутной дымкой, сквозь которую проглянул было безликий солнечный диск, но вскоре исчез. Сгущаются сумерки, хотя сейчас только середина дня. Где-то в снежных вихрях исчезает вторая упряжка. Нанаун наклоняется над лежащими собаками, и ветер затевает с ним злую шутку. Он подбирается под полы кухлянки, надувает их, как паруса, и с силой подхватывает старика, будто пытаясь вознести живым на небо. Я ловлю его за полы, когда он пролетает мимо нарты. «Что делать будем?» — спрашиваю Нанауна. «Тихое место искать надо», — говорит он. Но где найти затишье? Назад ехать обидно. Лучше уж пробиваться вперед, против ветра, к Медвежьим горам. Вероятно, туда же движется и вторая упряжка (на тех санях палатка, примус, а значит, вообще все жизненные блага).
Бесконечен, мучителен путь против ветра, хотя предстоит пройти не так уж много, всего два-три километра. Вслед за идущим человеком движутся собаки. Шаг за шагом, шаг за шагом, с остановками, отдыхом. Но вот ветер стихает: мы попадаем в «ветровую тень» тех самых гор, к которым стремились все эти дни. Здесь без конца сыплет сухой снег, но это уже совсем не то, что бушующий позади ураган. Забиваемся вглубь первого встречного распадка и в полном изнеможении опускаемся на сани. Ложатся и тотчас свертываются калачиком собаки. Достаем окоченевшими руками спальные мешки, залезаем в них прямо в торбазах и кухлянках и так, сидя, тесно прижавшись спиной к спине, в полудремоте, проводим остаток дня и ночь. Снег продолжает идти. На плечах, голове, коленях растут и тяжелеют сугробы. Время от времени нужно вставать и стряхивать их. Несколько раз приходится выбираться из мешков и идти поднимать собак, иначе они задохнутся под снежным покрывалом. К утру теплеет, снег, попадая на лицо, тает, превращаясь в снежную кашицу. Ветер становится порывистым и постепенно стихает. Мглу рассеивает восходящее солнце. «Живой?» — окликаю притихшего соседа. «Живой», — отвечает Нанаун, стряхивая с себя сугроб.
Чтобы осмотреться, согреть онемевшие ноги и руки, забираюсь по надуву на склон горы, вырубая ступеньки прикладом карабина. Пурга кончилась. С гребней заструг струятся лишь мелкие ручейки снежной пыли. Открывается равнина тундры Академии, виднеется застывшее море — гряды сверкающих на солнце торосов. Никаких следов второй упряжки. Уже собираюсь выстрелить в воздух, чтобы дать знать о себе пропавшим товарищам, как вдруг замечаю, что в нескольких шагах от меня шевелится снежный ком! Он медленно разворачивается и постепенно принимает обличье медвежьей головы: два темных глаза, черный нос, короткие, округлые уши. Наши взгляды встречаются. Медведица замирает от неожиданности, фукает, вытягивая губы дудочкой, и скрывается в убежище. Только после этого я обращаю внимание на сами склоны и вижу на них берлогу… вторую, третью…
На обследование Медвежьих гор уходит часов пять-шесть. Поворачиваем к дому, тщетно осматриваясь по сторонам, ища следы нарты Ульвелькота. Она появляется, едва мы минуем первые отроги Безымянных гор. Оказывается, в пургу Ваня тоже начал искать затишья, но счел за благо повернуть назад, в уже знакомые им с Феликсом места. Ночлег их был куда приятнее нашего: в палатке, после горячего чая. Теперь они ехали разыскивать нас.
До Ваниного дома добираемся опять ночью. За столом во время ужина подводим предварительный итог: обследована вся западная часть острова; найдены и закартированы шестьдесят с лишним берлог; слегка обморожены щеки и носы у Нанауна и у меня.
* * *
Теперь выясняются некоторые малоизвестные стороны зимней жизни медведиц. При знакомстве с их убежищами, прежде всего, бросается в глаза привязанность животных к морским льдам. Не меньше половины найденных нами на острове берлог (а всего в 1964 г. мы обнаружили их около двухсот) располагалось в прибрежных участках, не дальше восьми километров от моря. Лишь некоторые медведицы забирались далеко вглубь суши, за двадцать и даже за тридцать километров от побережья. Очень важен при устройстве берлог характер снежного покрова, условия его накопления и таяния. Пожалуй, особенно охотно медведицы заселяют крутые северные склоны гор. Это, очевидно, не случайно: на южных склонах, лучше прогреваемых летним солнцем, к осени уже не остается прошлогодних снежных наносов. Самые мощные надувы образуются на склонах крутизной двадцать — двадцать пять градусов, и именно здесь встречается больше всего берлог. Глубина снега определяет и высоту расположения берлоги на склоне. У самого его основания убежища обычно отсутствуют: наносы здесь слишком велики, и медведице, залегшей у подножия склона, весной бывает трудно выйти наружу. Подавляющее большинство берлог по этой причине устроено в верхней части склонов, где глубина снега достигает двух-трех метров. Там, где сочетаются благоприятные условия рельефа, накопления и таяния снега, как, например, на Медвежьих горах, медведицы ложатся очень близко одна от другой, подчас на расстоянии всего тридцати-сорока метров (был даже случай, когда две медведицы оказались лежащими буквально рядом).
