Настал черед Марго, но относительно молодой возраст и большее, чем у мамы, проворство позволили ей благополучно выдержать испытание.
Когда она вернулась к столику, мама горячо поблагодарила капитана за гостеприимство, однако добавила, что после столь хлопотного дня вынуждена удалиться в свою каюту и лечь спать. В самом деле, она целый день провела на палубе, завернувшись в одеяло в шатком шезлонге и жалуясь на качку и холодный ветер. Итак, мама грациозно удалилась. Лесли вызвался проводить ее до каюты, и к тому времени, когда он вернулся, Марго, пустив в ход свое неоспоримое обаяние, сумела убедить капитана, что, хотя венский вальс в самом деле хорош для укрепления мускулов, греческое судно (тем более совершающее первый рейс) не вправе пренебрегать культурным наследием Греции, выраженным в ее национальных танцах. Капитан находился под сильным впечатлением от самой Марго и от ее суждений, и не успели мы сами толком переварить ее идею, как он взялся отстоять национальное наследие Греции. Подойдя твердым шагом к престарелым музыкантам, он громко вопросил, какие старые, прекрасные, чисто греческие мелодии они знают. Народные, крестьянские мелодии. Воспевающие красоту страны и доблесть ее народа, величие ее истории и красоту архитектуры, изысканность мифологии и блеск, поразивший мир, мелодии, заставляющие вспомнить Платона и Сократа, говорящие о славном прошлом, настоящем и будущем Греции.
Скрипач ответил, что они знают только одну такую мелодию — «В воскресенье нельзя».
Капитана чуть не хватил удар. Побагровев, он вскинул руки и обратился к публике. Кто-нибудь, вопросил он риторически, когда-нибудь слышал о греческом оркестре, не знающем греческих мелодий?
— М-м-м, — отозвалась публика, как это свойственно публике, когда она не совсем понимает, что происходит.
— Позвать сюда старшего помощника! — взревел капитан. — Где Яни Попадопулос?
Сжав кулаки, сверкая золотым оскалом, он стоял посреди танцевальной площадки с таким грозным видом, что официанты мигом бросились искать старшего помощника, каковой вскоре явил народу свой встревоженный лик, видимо опасаясь, что нос парохода обзавелся еще одной пробоиной.
— Попадопулос, — прорычал капитан, — разве песни Греции — не один из лучших элементов нашего культурного наследия?
— Само собой, — с облегчением ответил Попадопулос, видя, что его служебному положению ничто не угрожает; даже самый безрассудный капитан не мог бы вменить ему в вину какое бы то ни было состояние музыкального наследия Греции.
— Так почему же ты никогда не докладывал мне, — продолжал капитан, сверля взглядом старшего помощника, — что этот оркестр не знает греческих мелодий?
— Они знают, — возразил старший помощник.
— Нет, не знают.
— Но я сам слышал! — настаивал Попадопулос.
— Что они играли? — зловеще вопросил капитан.
— «В воскресенье нельзя», — торжествующе ответил старший помощник.
Греческое слово «экскрете» (извержение, испражнение) как нельзя лучше выражает способ дать выход обуревающему человека гневу.
— Ската! Ската! — закричал капитан. — К чертям собачьим «В воскресенье нельзя»! Я говорю о культурном наследии Греции, а ты предлагаешь мне песенку про путану. Это культура? Кому это нужно?
— Путаны нужны команде, — заявил старший помощник. — Что до меня, то у меня прекрасная жена…
— Знать не хочу ни о каких путанах, — прорычал капитан. — Неужели на всем корабле нет никого, кто мог бы играть настоящие греческие песни?
— Почему же, — отозвался Попадопулос, — наш электрик Таки играет на бузуки, и у кого-то из механиков, по-моему, есть гитара.
— Приведи их! — рявкнул капитан. — Веди всех, кто умеет играть греческие песни.
— А если все умеют? — сказал педант Попадопулос. — Кто тогда будет управлять судном?
— Исполняй, идиот! — выпалил капитан с такой яростью, что старший помощник побледнел и живо исчез.
Проявив свою власть, капитан вновь обрел хорошее настроение. Вернулся с ослепительной улыбкой к нашему столу и заказал еще напитки. Вскоре из недр парохода явилась пестрая компания полуголых в большинстве людей, вооруженных тремя бузуками, флейтой и двумя гитарами. У одного был даже аккордеон. Капитан остался доволен, однако от услуг аккордеониста отказался.
— Но, капитан, — огорчился тот, — я хорошо играю.
— Это не греческий инструмент, — строго произнес капитан, — его придумали итальянцы. Неужели ты думаешь, что мы играли на итальянских инструментах, когда строили Акрополь?
— Но я хорошо играю, — не сдавался аккордеонист. — Я умею играть «В воскресенье нельзя».
Хорошо, что казначей поспешил выдворить его из ночного клуба, пока капитан не добрался до бедняги.
Остаток вечера прошел замечательно, лишь несколько мелких происшествий омрачили атмосферу наших культурных развлечений. Исполняя трудный танец хосапико, Лесли при попытке в высоком прыжке ударить себя ладонями по пяткам сместил позвонок, а Ларри растянул голеностоп, поскользнувшись на тыквенных семечках, которыми кто-то заботливо посыпал пол танцевальной площадки. Более болезненно эта забота отозвалась на бармене. Он задумал танцевать, поставив на голову стакан, как ему представлялось, с водой, поскользнулся и шлепнулся на спину. Содержимое стакана выплеснулось ему на лицо; к несчастью, в нем была не вода, а неразбавленная анисовая водка — на вид не отличишь, но для глаз чрезвычайно неприятно. Зрение бармена спас судовой казначей: сохранив присутствие духа, он схватил сифон с содовой водой и направил в лицо бедняги струю такой силы, что глаза того едва не выскочили из орбит, сводя на нет терапевтическое действие соды. Стонущего бармена отвели в его каюту, и танцы возобновились. Веселье продолжалось до утра, когда, подобно догорающей свече, угасло после двух-трех слабых вспышек. Мы устало добрели до своих коек, меж тем как небо из опалового становилось голубым и море расписали полосы тумана.
Жизнь кипела на борту парохода, когда мы поднялись на ноги, следуя призыву собраться в главном салоне. Вскоре там же появился казначей, поклонился маме и Марго, передал привет от капитана и пригласил нас всех подняться на мостик и полюбоваться панорамой порта. Мама милостиво согласилась принять участие в великом событии с таким видом, точно ей было предложено самолично осуществить спуск судна на воду. После короткого, типично греческого завтрака (холодные гренки, холодный бекон и холодные яйца на ледяных тарелках, плюс теплый чай — нет, кофе, почему-то поданный нам в фарфоровом чайнике) мы дружно взошли на мостик.
Капитан, чье слегка потухшее после утомительной ночи лицо отнюдь не утратило своего обаяния, радостно приветствовал нас, вручил Марго и маме по гвоздике, с гордым видом показал нам рулевую рубку, после чего повел нас на палубу, именуемую, согласно утверждениям Ларри, квартердеком. Отсюда нам открылся превосходный вид как на нос, так и на корму нашего «Посейдона». Старший помощник стоял возле лебедки, обмотанной, словно диковинным ржавым ожерельем, якорной цепью, рядом с ним мы увидели матросов, три из которых, если не больше, входили в состав импровизированного оркестра. Все они приветственно махали нам и посылали воздушные поцелуи Марго.
