Как зачарованные, мы шли потом по Курфюрстендамму в Фестивальный комитет, где раздавали призы. Зал был уже наполовину пуст. Журналисты накинулись на нас с упреками: куда это мы запропастились, они нас ищут уже около часа? Оказывается, фильм получил приз «Золотой медведь», потому что собрал большинство голосов; другим призом его удостоило международное жюри, состоящее из специалистов; кроме того, фильму присудили еще и республиканскую премию.
Словом, все шло хорошо. Фильм «Для диких животных места нет» шел в Мюнхене 12 недель подряд в одном и том же кинотеатре, его показывали в 63 странах мира. Когда его привезли в Южную Африку, местная цензура хотела из него кое-что убрать, но газеты выразили протест, и министр внутренних дел был вынужден распорядиться, чтобы ни одного метра пленки не вырезали.
Мы все думали над тем, как сделать так, чтобы миллионы зрителей, просмотревшие наш фильм, могли оказать какую-нибудь действенную помощь диким животным Африки, – ведь у них, безусловно, возникало такое желание. И придумали: пусть деньги, которые они платят за билет, пойдут в пользу наших любимых животных. Ведь фильм протестовал против того, чтобы британское правительство Танганьики[2] сократило на одну треть национальный парк Серенгети – последнее пристанище диких животных, а оно собиралось это сделать. И вот мы решили на ту часть денег от проката фильма, которая полагалась на нашу долю, выкупить у английских властей окружающие заповедник земли и присоединить их к нему. Узнав об этом, директор национальных парков Танганьики Питер Моллой приехал со специальным визитом во Франкфурт и предложил использовать эти деньги для гораздо более важной цели.
Дело в том, что в степях Серенгети пасется свыше миллиона крупных животных[3], однако их огромные стада все время перекочевывают с одного места на другое. Картина здесь постоянно меняется: то степь до самого горизонта заполняется антилопами гну, то они куда-то исчезают, и на несколько месяцев степь словно вымирает. Существует много разных предположений относительно того, откуда эти животные приходят и куда держат путь. Согласно этим гипотезам и были предложены новые, более узкие границы парка. Но никто до сих пор не нашел способа проследить дальше массовые миграции этих животных. Во время сезона дождей даже на вездеходе невозможно проехать по тем немногим «дорогам», которые здесь имеются, а уж через затопленные равнины, через горы и ущелья и вовсе не проберешься.
У правительства Танганьики нет денег для подобных исследований, да и у какого правительства на свете найдутся деньги для львов, жирафов, зебр и гну?
Я помню, мы часто лежали на нашем балконе, задрав ноги высоко на перила, и ломали себе голову над тем, как решить эту задачу.
– Мы должны научиться летать, – как-то вдруг осенило Михаэля.
Меня это несколько ошеломило, но я понял, что он прав. Десяток лет назад он же вынудил меня научиться водить машину.
В течение нескольких недель у нас шли ожесточенные бои с женами, но победа осталась за нами. И вот в одно прекрасное утро я уже стоял на спортивном аэродроме Эгельсбах, в 20 километрах от Франкфурта. Собственно, он ничем не напоминал аэродром. Это была обычная зеленая лужайка, не очень ровная и даже не огороженная забором. На краю ее – малюсенькая гостиница, где под потолком на веревке болтается целый лес галстуков: здесь принято срезать галстук у каждого новичка после его первого самостоятельного полета.
Я предполагал, что сначала последует какая-нибудь лекция, этакое теоретическое обучение «катанию на лыжах в комнатных условиях», но не успел я оглянуться, как уже сидел с преподавателем в маленьком двухместном самолетике «Пайпер кап». И вот я уже пересекаю наискось высоковольтную линию и железнодорожное полотно.
Такой «Пайпер кап» производит очень несерьезное впечатление, словно его купили в игрушечном магазине: весь он как-то наскоро сварганен из тонких железных стержней и холста. Но зато в нем удивительно мало рычагов, циферблатов и прочих механизмов, так что «не ошибаться» в нем довольно легко.
Летать, как выяснилось, дело абсолютно простое, и ему, собственно говоря, и учиться-то незачем. Затруднительны только взлет и посадка. Мне потребовалось вдвое больше летных часов, чем Михаэлю, пока я наконец сумел продемонстрировать перед государственным экзаменатором все положенные крутые виражи и посадку с выключенным мотором точно в указанном месте.
А потом – первый самостоятельный перелет на другой аэродром. До чего же страшно удаляться от своего родного аэродрома, где все заучено – и уголок леса, и крыша ангара, и соседняя деревенька! Боишься не найти дорогу назад, словно воробей, впервые вылетевший из гнезда. Деревни до того похожи одна на другую! Я стараюсь держаться автострады, по которой уж во всяком случае можно будет отыскать дорогу домой. Во время посадки в Кобленце на горном плато над рекой Мозель ветер подхватил мой самолетик, и не успел я опомниться, как он уже стоял задом наперед на посадочной дорожке.
Несколькими днями позже я должен был в течение получаса продержаться на высоте 3 тысячи метров. Тут надо внимательно следить за тем, чтобы не попасть «под ноги» самолетам гражданской авиации, которые с этой высоты начинают снижаться для посадки на большом Франкфуртском аэродроме. Отсюда уже виден Франкфурт, а сразу за ним – Майнц и Висбаден. Как густо заселены эти места! Запломбированный аппарат за моей спиной отмечает, точно ли я держусь на заданной высоте.
Нет, действительно, летать на «Пайпер кап» совсем не трудно. Сложна только теория, которую необходимо для этого освоить.
Для сдачи государственных экзаменов я прибыл в Дармштадт, где с восьми утра до шести вечера просидел в большом зале правительственного здания, отделенный справа и слева на три метра от соседних экзаменующихся (чтобы мы не могли друг у друга списывать).
Еще четыре недели назад я даже не подозревал, что в ФРГ есть Богемские горы, а сейчас знаю наизусть, что самая высокая вершина Богемского Леса носит название Арбер и достигает высоты 1457 метров. Ведь я должен уметь на большой слепой карте рядом со всеми городами, реками, каналами и горами проставить их названия. Я даже запомнил, что притоки реки Прегеля называются Анграпа и Инструч, – это на всякий случай, потому что, по слухам, один из экзаменаторов родом из Восточной Пруссии. Я могу с линейкой и циркулем в руках высчитать на миллиметровой бумаге, за сколько времени я – теоретически – могу добраться из Франкфурта в Гамбург, если мне навстречу под углом 63 градуса дует северо-восточный ветер, и сколько мне на это потребуется бензина. Я прочно усвоил, кто кому обязан уступить дорогу, если встречаются одновременно стратостат, планер, самолет и дирижабль.
