Постепенно мои глаза привыкли различать на горизонте, в знойной мгле, подвижные пятна, которые впоследствии могли оказаться антилопами гну, зебрами, южноафриканскими антилопами, конгони, а то и львами, гиенами, гепардами или любым другим животным из многочисленных видов, обитающих в этих просторах. Но пока главной «дичью» оставался человек. Его силуэт нельзя было спутать ни с каким другим, несмотря на жаркие потоки воздуха. Заметив его, Мюррей Уотсон, имевший титул почетного инспектора, пускался в погоню, ибо пеший человек в парке мог быть только браконьером.
Следы их деятельности виднелись всюду. Я научился находить тела убитых животных, наблюдая за грифами, но не по кругам, которые они описывают в небе, — птицы кружат лишь там, где есть восходящие потоки горячего воздуха. Следовало засечь место, куда падает гриф, и немедленно искать в этом направлении останки добычи. Часто в шкуре торчала стрела с наконечником, обмазанным ядом акокантеры. Пешие браконьеры, охотившиеся примитивным оружием, могли унести лишь часть добычи. Постоянные наблюдения за браконьерами способствовали уменьшению потерь, но угроза браконьерства никогда не ослабевала.
Основные убежища браконьеров находились в северной части парка, и мы направились туда. Действуя на основе полученной информации, мы прочесали равнину и нашли стоянки, брошенные, судя по углям, два дня назад. Рано утром все трое, Майлс, Мюррей и я, отправились в район, где не бывал даже Майлс. По пути мы поджигали траву. Паше продвижение отмечали столбы дыма. Майлс утверждал, что вместе с травой мы уничтожаем множество клещей и прочих паразитов, которые донимают зверей. Через неделю выжженная земля покрывалась зеленым пушком, и там сразу же собиралось множество животных.
Меня волновала мысль, что, быть может, сейчас придется помериться силами с браконьерами. Мы знали, что они чувствуют себя вольготно в этом районе, где их еще никто не тревожил. Мюррей, законченный индивидуалист, двинулся в одиночку, а я остался с Майлсом, надеясь, что общение с этим уважаемым и многоопытным егерем поможет мне быстрее освоиться в зарослях кустарника. (Он вовсе не был стар, хотя в моих глазах тогда выглядел именно таковым.)
Мы взобрались на холм, осмотрелись: никаких следов человеческого присутствия. На одном из отрогов сохранилась громадная плоская скала, опирающаяся на массивную плиту. То была превосходная естественная площадка, с которой просматривалось все вокруг. Там мы обнаружили пучки сухой травы и угли, оставленные, по-видимому, вандеробо — охотниками на слонов. Майлс сказал, что эти люди — обычные охотники, занятые поиском пропитания; они практически не влияют на окружающую среду и численность животных. Иное дело вакуриа, которые передвигаются большими группами, начисто опустошают какой-либо район, используя ловушки из стальной проволоки, затем вялят мясо на солнце и продают его. Вакуриа превратили охоту в коммерческое предприятие.
Мы сидели на площадке, обозревая бесконечные просторы саванны. Девственный пейзаж навевал удивительное ощущение безмятежности и спокойствия. Вдруг мне послышалось какое-то бормотание. Я был готов поклясться, что различаю голоса, и сказал об этом Майлсу, но тот ничего не слышал. Голоса послышались вновь. Я убедил Майлса послать смотрителя и носильщика на разведку в лес, лежавший под нами по другую сторону холма. Они наткнулись на извилистую тропинку, петлявшую среди деревьев, но не могли определить, кто ее проложил — животные или люди.
Едва смотритель скрылся в лесу, я вновь совершенно отчетливо услышал голоса.
— Майлс, это явно люди, — сказал я и бросился вслед за ушедшими. Мы углубились в лес. Вскоре тропинка расширилась и превратилась в протоптанную тропу. Голоса становились все громче, а лес все больше и больше походил на бойню: повсюду белели кости животных, часть костей была раздроблена — из них извлекли костный мозг.
Теперь мы двигались с особой осторожностью. Судя по гомону, впереди было много людей. И действительно, едва тропа свернула, мы очутились перед бомой (загородкой) из колючек, окружавшей лагерь. Человек тридцать отдыхали под соломенными навесами — курили, спали, переговаривались. Их копья, луки, стрелы были свалены под деревьями. На деревянных козлах вялились широкие полосы мяса, а в траве за оградой виднелись еще большие куски мяса: в лагере места не хватало.
Все наше оружие — одна винтовка да ракетница с тремя осветительными ракетами. Признаюсь, я не испытывал особого восторга от встречи со столь превосходящими силами противника. Однако не успел я сказать, что хорошо бы дождаться подкрепления, как смотритель (здоровенный парень с усами, похожими на велосипедный руль) сделал мне знак следовать за ним и бросился прямо в центр лагеря. Что тут началось! Несясь по пятам за смотрителем, я попал в водоворот; браконьеры прыгали через бому во все стороны. Я схватил одного за шею, и мы вместе рухнули на колючую изгородь.
Пленник завопил:
— Мими хапана пига Ньяма, Бвана (Я не убивал дичь, господин).
Я велел ему замолчать. В тот же миг над головой у меня пролетел еще один браконьер.
— Стой! — заорал я.
Куда там. Я выстрелил из ракетницы, ракета описала дугу и подожгла траву метрах в двадцати перед удиравшим злоумышленником. Подавив желание захватить еще одного браконьера, я поднял пленника, отвел его в наш лагерь и бросился назад, но лес уже был пуст и безмолвен.
Вскоре появился Майлс, он очень расстроился, что не смог принять участия в атаке. Огонь, зажженный моей ракетой, быстро приближался к боме. Следовало поскорее собрать все ловушки, копья, симе, луки и колчаны с отравленными стрелами, брошенные хозяевами после первого выстрела. Оружие нельзя было оставлять: им могли воспользоваться другие браконьеры. Наконец появился и Мюррей Уотсон. Его огорчение было еще большим, хотя ему и удалось поймать одного беглеца. Едва мы успели вынести последние мешки с вяленым мясом, как бома вспыхнула и превратилась в огненную стену.
Какой богатый событиями день! Я почти не стыдился охоты на человека, ибо она удовлетворила мой первобытный охотничий инстинкт — защищать свою территорию. Но вечером, по возвращении в лагерь на реке Мара, когда я разглядел пленников, их потухшие, несчастные глаза и следы «столкновения» со смотрителями, меня охватили угрызения совести. Особенно они усилились после слов Майлса, что им дадут по пять месяцев тюрьмы: независимая Танзания безжалостно расправлялась с нарушителями законов и расхитителями народных богатств. Конечно, было поздно что-то менять в их судьбе, а кроме того, справедливость наказания не вызывала сомнений, ибо фауна нуждалась в действенной охране. Не мог я осуждать и смотрителей, не очень нежно обращавшихся с браконьерами. Однако в душу мою запало сомнение, является ли сегодняшнее мероприятие лучшим средством борьбы с браконьерами. Да, мы имели дело с бандой, которая охотилась незаконно и преследовала корыстные интересы. Но, живя по соседству с парками, эти люди могли превратиться после подобного инцидента в наших непримиримых врагов. Хорошо ли это?
