Татары охотятся за зверем или подкарауливая его на «сиденке», или, догоняя на лошади, стреляют в упор, иногда же охотятся пешие, облавой, если удастся им обойти зверя где-нибудь в отдельном острове. Хотя они и не едят свинины, но очень любят стрелять кабанов, которых продают русским, — а если некому продать, то кормят кабаниной собак. Гончих собак у татар нет; зато они приучают своих обыкновенных дворняжек отыскивать, гонять голосом и даже останавливать кабанов. Они так понятливы, что исполняют это очень искусно. Я никогда не слышал, чтобы кабан убил одну из этих собак, несмотря на то, что охота на кабанов производится в камышах, где кабан бежит и поворачивается гораздо легче, нежели собаки. Они нападают на зверя обыкновенно сзади, и, как они не так злы, и горячи, как гончие, то почти всегда успевают увернуться от страшных клыков кабаньих, на которые так часто попадается гончая собака. Лишь только охотники услышат лай собак, все с криком скачут к тому месту и, таким образом, не дают зверю остановиться. Эти собаки, разумеется, не знают никакого другого следа, кроме свиного; другого зверя они гонят только тогда, когда он у них на виду. Впрочем, некоторые из них, в очень снежные зимы, сдавливают зайцев и даже доходят до них по их следу.
Собаки вообще охотнее всего идут на кабана; весьма нередко даже гончие, если с ними часто ходят за кабанами, перестают гонять другого зверя. Причины этого очень ясны: свиньи ходят большею частью табунами, почти всегда весьма близко под собаками и даже часто останавливаются; кроме того, кабаны оставляют после себя сильный запах и очень глубокий след. Тем, что кабан останавливается и защищается, он еще более озлобляет собак. Очень часто собака, особенно кобель, раненный кабаном, даже несколько раз, не только не бросает гонять свиней, но делается еще злобнее и, вместе с тем, осторожнее.
На Кавказе, почти в каждом укреплении, расположенном в таком месте, где кругом в горах или камышах есть зверь — а где нет зверя на Кавказе? — солдаты содержат целые стаи собак, с которыми охотятся за кабанами. Этих собак обыкновенно называют кабанишниками. Солдаты достают их большею частью из аулов. Татары, хотя и держат собак, но считают их нечистыми животными и потому никогда не ласкают и не кормят их из рук, — даже все, чего коснется собака, почитают нечистым. Если правоверный дотронется до собаки, то не может ни есть, ни пить, ни идти в мечеть, пока не совершит омовения. Кочующие народы, как-то: ногаи и трухменцы, все большие охотники до борзых. Им, кроме того, собаки нужны для защиты их стад от волков, и они не придерживаются, в этом случае, правила своих единоверцев. Собака для степного жителя — необходимость, почти друг; он и ест и спит с ней вместе. Потому у него очень трудно украсть собаку, особенно борзую. Борзая, купленная у ногайца, весьма часто пропадает и всегда находит в степи кибитку своего прежнего хозяина, несмотря ни на какие препятствия. Она никогда и никому не дает себя поймать; нередко переплывает реки, отыскивая своего хозяина, и ежели он перекочевал, то находит его, следом, и в новом кочевье.
Дворные же собаки в аулах почти не знают своего хозяина. Можно сказать, что они, как кошки, привыкают не к человеку, а ко двору, где живут, который они караулят и на котором их кормят. Солдаты, вообще большие охотники до животных и особенно до собак, пользуясь этим, сманивают дворных собак из аулов.
Страсть русского солдата к животным — замечательная черта в его характере. Не говоря уже о том, как наши солдаты заботятся и ухаживают за своими артельными лошадьми, рогатым скотом и свиньями, — в каждой роте, в каждой самой маленькой части войск непременно есть или собака или кошка, или какое-либо другое животное, составляющее достояние всех и каждого. Интересно видеть, как всякий заботится об этом общем любимце, как всякий поочередно кормит, ласкает или занимается воспитанием его; и, право, кажется, ни один естествоиспытатель, ни один укротитель зверей не доходил до таких результатов в искусстве приручения диких животных, каких часто достигают наши солдаты. Кроме фазанов, черных куриц, куропаток, стрепетов, которые, будучи пойманы маленькими, делаются совершенно ручными, — каждый, кто служил на Кавказе, верно, не раз видел у солдат коз, оленей, даже кабанов, медведей, волков, лисиц, чекалок — одомашненных, если только не погибают они, по какому-нибудь несчастному случаю… И тогда надо видеть горе хозяина их! Солдаты иногда не бывают так огорчены смертью убитого товарища, как смертью каких-нибудь четвероногих Васьки или Машки!..
На Кавказе нижним чинам не только разрешена охота, но даже их поощряют к тому. Почти во всех полках составлены целые команды охотников. Этих последних очень много, а охотничьих собак — именно гончих и легавых — очень мало; поэтому здесь часто употребляют для охоты или обыкновенных дворняжек, или ублюдков от легавых и гончих с дворными. Этих собак называют здесь общим именем ищеек. Ищейка ходит и под ружьем, и под ястребом, и под сетью, ищет и перепелок, сажает на дерево фазанов и гоняет зайцев, — вообще она годна на все руки; а такая собака — неоцененное сокровище для солдата-охотника, который и сам обыкновенно бывает охотник-самоучка. Каким образом приучают этих собак к охоте, описать трудно. Достав собаку, охотник начинает каждый день таскаться с ней в поле. Разумеется, сначала собака, или ходит за ногами хозяина, или гоняется за птичками и бабочками; но терпение все преодолевает, тем более, что на Кавказе почти везде столько дичи, что разве только ленивый не бьет ее. Наконец, раз или два собака нечаянно выгонит зайца, фазана или стаю куропаток. Охотник убьет из-под нее и собака начинает понимать дичь, потом начинает приискивать и мало-помалу натаскивается. Иногда из этих ищеек выходят очень порядочные охотничьи собаки. Точно так же приучают их и к охоте за зверями. Хотя туземцы на Кавказе большею частью охотятся за зверем на «сиденки», но некоторые, как говорят, записные, имеют одну или, много, две собаки, — обыкновенно это бывает дворняжка или какой-нибудь ублюдок от собак, называемых зверовыми. Их держат только для того, чтобы отыскивать раненого или убитого зверя; потому что крупный зверь, — например, кабан, олень, — после выстрела очень редко ложится на месте. Вообще, между охотниками принято за правило не отыскивать зверя тотчас после выстрела. Раненый зверь, обыкновенно, идет к воде и, напившись, ложится и издыхает. Кабан, впрочем, иногда ложится в грязь и, замарав рану, встает и идет далее. Услышав за собой шорох (раненый зверь, если его не преследуют по пятам собаки, очень чуток), он часто делает круг, притаивается на своем следе и вдруг бросается на неосторожного охотника, который проходит мимо него, — и беда, если тот не успеет увернуться. Идти за раненым оленем нет никакой опасности, зато, большею частью, нет и никакой пользы: слыша за собой шорох, он не скоро ляжет, и, так как он, по крепости своей, мало чувствителен к ране, то случается часто даже по пороше проходить целый день — и не отыскать оленя: он или переберется через воду, или уйдет в какую-нибудь непроходимую чащу. Для того, выстрелив по зверю, ночью, охотник не отыскивает его, а дожидается другого или отправляется домой и, возвратясь уже на рассвете, с собакой, отыскивает раненого зверя по следу или по крови. Если, таким образом, собаке удается несколько раз дойти по следу раненого зверя, она начинает понимать след и наконец берется гонять. Зверовая собака обыкновенно добирается и идет по следу молча, до тех пор, пока не дойдет до зверя или до логовища: тут она подает голос, и по первому ее бреху можно довольно верно определить, кого она подняла — оленя или кабана. (Обыкновенно, гончая собака лает на кабана, как на мужика, по охотничьему выражению, т. е. не гонным, а обыкновенным своим голосом. Различие между этими двумя голосами очень резко у охотничьих собак на Кавказе.) Потом собака идет тихо и весьма редко подает голос: оттого кабан не боится ее и часто останавливается, в местах, где зверь не напуган. Олень тоже близко идет под собакой и даже, иногда, останавливается. Ружейная охота за зверем с гончими — одна из труднейших, а потому может быть одною из самых интересных. Для того чтобы охота была удачна, особенно в больших лесах, необходимо большое число стрелков. Вообще, чем менее стрелков, тем охота эта делается труднее, и поэтому, тем лучше должны быть собаки, назначение которых — гонять зверя до тех пор, пока он не встретится с охотником. В этом случае не требуется многих охотников: достаточно двух опытных смельчаков. Три или два охотника всегда могут надеяться убить зверя. Этого рода охота почитается верхом совершенства охоты с гончими. Понятно, что охота в одиночку за зверем с одной собакой, в огромном, сплошном, часто непроходимом лесу, когда эта собака почти не гонит голосом, и только изредка брешет, для привыкшего к правильной охоте кажется почти невозможною. Сколько нужно здесь терпения, опытности, знания местности и привычек зверя, чтобы только встретиться с ним, — сколько осторожности, чтобы не испугать его, и проч. Правил тут не может существовать никаких: все зависит от привычки, сметливости, какого-то особенного охотничьего инстинкта, который, как чувство, показывает охотнику, куда надо бежать, где остановиться и т. д. Одним словом, нужно видеть эту охоту самому, чтобы поверить возможности ее. Точно так же настоящая охота с гончими кажется невозможностью для одиночного охотника, привыкшего более надеяться на свою способность, подкараулить зверя, чем на собаку, которая обязана только наайти зверя и изредка своим лаем давать знать охотнику, остановился ли зверь или идет, и по какому направлению; все остальное зависит от самого охотника или от случая.
