В феврале охотники снова взваливали на горб мешок с пельменями, становились на лыжи, и теперь уже до марта не жди. Перед гоном зверек оживал, ходил широко, терял осторожность, и иногда две заключительные недели охоты восполняли неудачу начала сезона. Однако это самый трудный период, потому что начинаются метели, заносит лыжню, замерзают засыпанные капканы, которые каждый день нужно переставлять. И особенно яро попадают в них оголодавшие за зиму, крикливые сойки да кедровки. Но уже чувствуется приближение весны, скорого тепла, оживления. Глядишь, а там встанет наст и надо идти на ток, чтобы послушать глухариный гимн солнцу…
Кроме штатных охотников профессиональной ловлей в зимний сезон занимались те, кто в теплое время года связан с работой в тайге — маршрутные рабочие в геолого-разведочных экспедициях, парашютисты-пожарники и лесники. Летом они высматривали самые заповедные, нетронутые и недоступные из-за отдаленности и никем не обловленные места, при случае рубили там избушки, оставляли кое-какой припас — сухари, консервы, соль, после чего заключали договор с местным райпотребсоюзом или зверопромхозом, договаривались с вертолетчиками (расчет соболями) и улетали до той поры, пока не встанет наст. В основном охотились они в невероятно захламленных шелкопрядниках — высохшей после нашествия сибирского шелкопряда кедрово-еловой тайге, буреломной и уже не раз горевшей. Там черт ногу сломит, но именно такие места любит соболь. Толя Сергиенко занимался этим каждую зиму и добывал — не поверите, до полутора сотен соболей в сезон. Больше половины брал из-под собак — Мухи и Шайтана, самых лучших, какие только бывают на свете. Летом он сам не ел, кормил их тушенкой и охранял день и ночь, поскольку раз десять их пытались украсть. И воровали, так что нам пришлось однажды гнаться за вооруженными ворами и простреливать им подвесной мотор. Благодаря своим собакам Толя мог бы лето не работать, а жить в свое удовольствие, однако был он обыкновенным советским бичом — ни дома, ни семьи, но не бомжом и бродягой, поскольку любил тайгу и считал ее своим жильем. Отохотившись, уже по насту, он выходил из тайги, покрывая расстояние в двести пятьдесят километров. Шел налегке, в рюкзаке только пушнина, небольшой запас пряников, сбереженных для этого случая, чая и сахара. Лыжи берег и нес на плече, шел обычно по ночам, как подморозит, ориентируясь по звездам и еще неизвестно по каким ему ведомым приметам и так до растепления наста. Стрельнет по пути рябчика, сварит и съест — вот и вся пища. Днем спал у костра на солнышке, обнявшись с собаками, и с холодком опять вставал и в путь. И так пять-шесть ночей, без карты и компаса: и в самом деле тайга была ему родным домом. Сдавал соболей, загуливал и начинал делать подарки всем друзьям и знакомым. Он часто и безответно влюблялся в экспедиционных женщин, которых одаривал, как невест, золотыми кольцами и сережками, а они за глаза посмеивались над ним, однако подарки принимали и намекали, мол, лучше бы соболька преподнес; он делал вид, что не понимает. Мужикам дарил радиоприемники, часы, портсигары. Придет, будто между прочим, сунет в руки, мол, я тебе тут безделицу купил, возьми на память. А ты не знаешь, что и делать — дорогой подарок, незаслуженный, и отказать нельзя, обижался, если не брали.
Может, потому и осенен был крыльями Удачи?
Если Толе сердобольные начинали говорить, мол, такие деньги заработал — не транжирь, купи дом в деревне, женись и живи, как все. Он смотрел детским синим взором, моргал и почему-то виновато опускал голову. А летом опять высмотрит место, пока маршрутам, отпросится на два дня и рубит избушку. За щенками от его собак была расписана очередь лет на тридцать вперед. Прежде чем раздавать, он беспощадно, по ему одному известным приметам выбраковывал их (чтоб не портить породу, говорил) и лишь после этого не продавал, а выменивал на мелкокалиберные винтовки, ружья, боеприпасы, которых у него в изобилии было напрятано в тайге. Однажды идем по дикой тайге, где люди сроду не бывали, а он вдруг останавливается возле неприметного дерева, сует руку в дупло и извлекает кавалерийский карабин, замотанный в промасленную ветошь. Рот разинешь, смотришь, а он хитровато улыбнется, в ствол заглянет — не заржавел, снова обернет и спрячет. И палец к губам приложит, глаз прищурит — тс!
Пожарникам лесоохраны с заброской было всегда легче: глубокой осенью их просто тайно выбрасывали из АН-2 на списанных парашютах, привязав собак на груди в специальном мешке, следом спроваживали мабуту с грузом для стабилизации. После Нового года вертолетчики в драку кидались вывозить промысловиков — разумеется, с тайной же попутной посадкой, поскольку у всех жены, дочери, и всех надо украсить драгоценным мехом…
А женщины — главные потребители пушной красоты и всех прочих драгоценностей, так что не всегда гуманное это мужское занятие существует во имя прекрасной половины человечества…
Этим старым словом называется всё не настоящее, не всамоделишное, а предназначенное для игры, забавы — потешные суды, поединки, сражения и даже полки. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Полагаю, в скором времени ловля превратится в очень дорогое и малодоступное увлечение, как, например, теннис и гольф. Вот уже на моей памяти из занятия не очень-то благородного, принадлежащего низкому слою населения, охота постепенно выходит на иной уровень, если не царский пока еще, то княжеский, и становится даже не развлечением, а неким оригинальным угощением, когда после сытного обеда в виде сауны, продажных девочек, гладиаторских боев и дорогих вин подают вооруженный десерт.
В общем-то, думаю, этот процесс естественный и нет в нем чего-то необычного; просто любительская охота возвращается на свое старое место, бывшее у нее прежде, и чем больше будет богатых людей, тем дороже это блюдо.
Не знаю, известно ли вам, но вот уже пятый или даже шестой год идет масштабная раздача охотничьих угодий — еще одна тихая приватизация. В разгар рыночных времен получают их далеко не по законам рынка — без тендера, аукциона, конкуренции, либо для проформы устраивают театральное представление с заведомым результатом. Берут участки современные «князья», от банкиров до известных кинорежиссеров и местной чиновничьей элиты, в аренду на сорок девять лет. Строят охотничьи базы, барские дома, чтоб не отвыкать от удобств, ставят егерскую охрану, заводят псарню, покупают технику, в государственных надзирающих органах получают лимит лицензий на отстрел животных, в зависимости от размеров нарезанного участка, и становятся полными хозяевами. Реже всего в угодьях они делают бизнес, устраивая охоты, чаще угощают нужных людей и развлекаются сами. Высокопоставленные областные чиновники, кроме того, грубо говоря, приворовывают, под видом заботы о сельском хозяйстве строят за госсчет инфраструктуру своей базы — тянут дороги в никуда, электролинии и даже делают вертолетные площадки.
