Но благодаря высокой плодовитости кабана поголовье восстанавливается через два — три года. Жизнестойкость нашего героя просто поразительна.
Кабан ест все, даже ядовитые растения. При случае он не прочь поймать и съесть лягушку, полевую мышь. Разрывая кладовые бурундука, вместе с его обильными добротными запасами нередко проглатывает и самого хозяина. Встречая гнезда с кладкой яиц или птенцами, падаль, отнерестившихся и погибших лососей, кабан все охотно поедает, даже если хорошо упитан и не голоден. Известны случаи, когда кабаны съедали добытые и разделанные охотниками туши (временно оставленные в тайге) косуль, изюбров и других животных. Иногда секачи убивают затаившихся новорожденных телят косули, пятнистого оленя, изюбра. Голодные кабаны не только едят павших сородичей, но и нападают на очень ослабленных. Выживают наиболее крепкие, которые впоследствии дают более жизнестойкое потомство, тем самым пополняя и укрепляя бедствующую популяцию.
В весенние и жаркие летние дни кабаны активны с вечера и почти до утра. В зимние холода они кормятся примерно с десяти часов, когда становится чуть теплее, а к вечеру занимают свои места в теплых гайнах и спят всю ночь. Спят, тесно прижавшись друг к другу, «валетом» (один смотрит на север, другой — на юг), благодаря этому кабаны чутко прослушивают окружающую местность со всех сторон, и недругу к ним не так-то просто подойти.
Уссурийский кабан живет в особых условиях. Весной и летом ему всегда есть чем питаться, а осенью кедровых орехов и желудей бывает так много, что звери на протяжении всей зимы достают их из-под снега. Но вот когда нет ни желудей, ни орехов, а такое бывает в среднем раз в три — четыре года, кабанам приходится плохо: уж очень холодны, многоснежны и ветрены зимы в Амуро-Уссурийском регионе, а земля промерзает до полутора метров.
Европейским кабанам перезимовать гораздо легче: зимы мягче и теплее, меньше снега и в земле кое-где можно порыться. Энергетические траты на преодоление холода и поиск корма незначительны, и жировых запасов обычно хватает до весны, а уссурийскому кабану часто их нечем восполнить, и единственной пищей в это тяжелое время для него служит вечнозеленое травянистое растение — хвощ. На хвоще кабаны быстро худеют. Взрослые кое-как дотягивают до весны, а вот поросята гибнут от истощения. Случается, замерзают целыми выводками.
* * *
…В тот год кабаны на Сихотэ-Алине отчаянно голодали, потому что осенью не уродились ни желуди, ни кедровые орехи, а заросли хвощей зимой плотно и намертво укутали глубокие снега.
Уже в январе находили погибших от голода и холода кабанов, а в феврале и марте трупы животных стали попадаться часто, иногда в гайнах лежало по пять-шесть заснувших навеки, окаменевших на лютом морозе.
Однажды неподалеку от таежного зимовья, где базировались мы с проводником, из стожка сена я вспугнул семью кабанов — старую чушку и трех поросят. Они были сильно истощены и слабы и просто вызывали жалость.
Перебежав кое-как лесную поляну, кабаны остановились и повернули ко мне головы. Весь их вид умолял о пощаде, но я и не думал причинять им зло. Только осмотрел устроенное в сене гайно, где нашел замерзшего поросенка.
На следующий день, проходя мимо этого места, снова увидел несчастное семейство, но на этот раз они лишь приподнялись, давно зачуяв меня, и даже не убежали, как накануне. Обойдя их осторожно, я быстро пошел к зимовью, взял полмешка припасенных на непредвиденный случай сухарей и понес голодающим.
Подходил к гайну так, чтобы их не испугать: тихо и осторожно. Шаг — остановка, еще шаг. Все семейство приподняло головы, потом встало, а приготовилось бежать лишь тогда, когда расстояние между нами сократилось до двадцати шагов. Тут я высыпал сухари на снег и медленно стал уходить, пытаясь внушить кабанам, что я для них вовсе не опасен и желаю им только добра.
Я был уверен, что кабаны съедят сухари и они будут как нельзя кстати. Знал и то, что ненадолго хватит корма изголодавшимся и смертельно ослабленным животным. А так как лишних продуктов у нас не было, я унес к гайну два ведра овса из запасов для лошади. Этот овес кабаны подошли есть, когда я отошел совсем немного, даже еще не скрылся среди деревьев.
На следующий день на тайгу с моря обрушилась мартовская пурга. Свистело, ревело два дня, а когда стихло, нам показалось, что весь мир навечно и напрочь запеленало пухлым одеялом.
В полдень, когда снежную белизну до боли в глазах высветило солнце, ставшее по-весеннему веселым и теплым, а снег увлажнился, мы увидели медленно и робко приближающихся к избушке кабанов. Они плелись по нашей тропе, но над снегом поднималась лишь голова взрослой чушки, за которой угадывались горбики ее поросят, их уже было только два… Оставшиеся в живых, потеряв надежду выжить, шли к нам за помощью. Шли, конечно, потому, что я показал им людское дружелюбие. Другого выхода у них и не было.
Подошли кабаны к зимовью и за тридцать метров стали, не решаясь больше приблизиться. Тогда мы взяли по ведру овса и пошли к ним. Точнее, не к ним, а в обход. Вышли к снежной траншее, оставили овес в ней, вернулись. Потом я начал медленно приближаться к зверям, зная, что если они и будут убегать, то только по своему следу, и овса им не миновать.
Темно-бурые тела кабанов в снегу вырисовывались четко. И они, худые и изможденные, были так непохожи на себя прежних — плотных, сильных, независимых, постоянно избегающих людей.
Овса у нас было немного, мы скормили его кабанам в несколько дней, оставив коню лишь сено. Солнце пригревало, и снег быстро таял, оседал. По ночам он покрывался настовой коркой, и кабаны становились совершенно беспомощными. По утрам я подходил к ним вплотную, пытался «разговаривать». Они смотрели на меня по-звериному настороженно, но уже мало боялись. Мне иногда казалось, что они понимали не только наши добрые намерения, но и слова. По крайней мере их тон.
Нам пора было уходить из тайги. Кабанам осталось совсем немного, чтобы дотянуть до образования проталин на солнцепеках и ранних всходов травы на них! А помочь бедолагам выжить можно было только одним — подкормкой. И мы таки помогли им продержаться: проводник привез из ближнего села два мешка картошки…
* * *
Кабаны, которым в голодную зиму удается дотянуть до апреля, когда на южных склонах появляется молодая трава, выживают. Солнце в это время хорошо греет, расход энергии у животных сокращается, а на оголившейся из-под снега земле можно найти прошлогодние орехи, желуди, остатки падали.
Гон у кабанов начинается во второй половине ноября — декабре. У упитанных свиней он начинается раньше и проходит более бурно. Секачи яростно дерутся, пытаясь поддеть соперника клыками или свалить ударом рыла. На всю тайгу (как под ножом!) визжат, хрюкают и вроде бы даже оглушительно рычат. Огромные литые туши то мечутся, то замирают, выжидая удобный момент для нового броска. Они в это время совсем мало едят, сильно возбуждены и часто охлаждают свою страсть в грязевых и водяных «ваннах».
