Занятая стая не обращала внимания на Сына волка. Он лежал неподалеку от головы лося и в пиру не участвовал, он лизал лапу, косился в сторону Бима, ждал, когда вожак уступит свое место у горла. Не мог же он, как Мальчик, жрать что попало.
Бим понимал и признавал достоинство Сына волка, делился с ним горловиной. Он отгрыз маленький кусочек ее, уступая свое место, отполз в сторону.
Стая жрала долго. Одноглазый первым набил брюхо, сходил в кусты и отрыгнул съеденное. Тщательно закопав отрыжку, он присыпал место прошлогодней листвой, немного полежал рядом и ползком, ноги не слушались, снова оказался у лося. Он уже не хотел есть, жрал теперь впрок, на будущее, чтобы снова сходить в кусты и спрятать еще раз съеденное. Одноглазый хорошо знал, что такие праздники у стаи бывают не часто. Он помнил дни, когда скулы сводило от голода, а в брюхе по нескольку дней урчала одна вода.
До отрыжки жрал не один Одноглазый — все. Каждый думал теперь о своем собственном складе, торопился набить его съеденным и несъеденным. В стае это не считалось зазорным, разрешалось законом. Закон не разрешал красть друг у друга.
Хромой не мог больше ни жрать, ни бегать к своему складу. Он прилег отдохнуть, попытался подремать было, увидел, как Мальчику удалось выдрать из лося большую мясную кость. Сон пришлось ему прервать, он дождался Мальчика, не мешал ему, пока тот прятал в лесу мясную кость. Чужой склад Хромой нашел по следу Мальчика быстро. С отвращением сгрыз с кости мясо, остатки спрятал.
Смыться вовремя Хромой не успел. Мальчик застал его на месте, при нем вырыл из земли свое. Там, у разодранного лося, все было общее, все принадлежало стае. Там можно было жрать вволю, сколько в каждого влезет. Здесь, в лесу, у Мальчика выкрали его собственность, кость принадлежала только ему. Только за одно это можно было крепко поучить вора, и никто из стаи не решится встать на защиту. Вина Хромого усугублялась и тем, что он посягнул на интересы того, чей ранг в стае стоял выше ранга Хромого.
Мальчик бросился на Хромого. Оттого, что он и не пытался защищать себя, сильному правотой и рангом заниматься как следует вором вдруг расхотелось. Большой трепки не получилось, но вор все-таки понес наказание, а тщеславие Мальчика осталось удовлетворенным. Если бы Хромой вздумал защищать себя, в драку бы вмешалась стая. Хромой это знал, испытывать на себе гнев стаи он не собирался.
Стая была сыта, давно отдыхала, ее отдыха Каштан не потревожил. Поскуливая, он не дополз нескольких метров до растерзанного лося и замер в ожидании. Сильнее боли он слышал запахи крови, мяса, но дотронуться до пищи не имел права. Это было не его, принадлежало стае. Ни в последних минутах охоты, ни в дележке зверя он не участвовал. Он приполз на передних лапах, перепачканный в своей крови, а запах крови стая воспринимала по-разному. В другой, голодный, день его вполне бы хватило на скудный ужин. Он ждал, от голода ронял на лапы горькую слюну.
Биму было лень подниматься, но стая ждала его решения. Он вдруг вспомнил, еще раз увидел, как Каштана бросило с холки лося о землю. Кто-то недовольно зарычал на Каштана. Рычание подстегнуло Бима, он быстро поднялся с земли, внимательно посмотрел в сторону недовольного. Стая насторожилась, все, как по команде, приподняли головы.
Рычал Хромой. Бим подошел к нему, чуть оскалил зубы и Хромой сник, сразу же замолчал, хотя и продолжал жалеть для Каштана мясо. Бим понюхал раненого, недовольным взглядом окинул поднятые головы, носом подтолкнул Каштана к лосю.
Бим разрешил, стая больше не беспокоилась, снова укладывалась. В знак благодарности Каштан приложил уши, Бим шевельнул едва заметно хвостом и ушел отдыхать на свой взгорок.
Бим умел спать и с открытыми глазами. Он посапывал в лапы, а уши слышали все. Острые, торчащие кончики их чуть пошевеливались, вздрагивали и замирали, если они улавливали какой-то звук. Звуков было много. Под корнями куста пищала мышь. Старый ворон кружил над лесом, и его клекот не мешал Биму думать во сне: «Свою стаю скликиваешь? Ждешь?» У лося надрывался Каштан. К хрипу, к стону, чавканью уши привыкли. Эти звуки не могли потревожить сон Бима. Стрекот сорок, весеннее пение птиц, журчание ручья, разговор ветра с деревьями, все было привычным Биму, обычным для леса. Стая продолжала свой отдых.
* * *
Весной пятимесячный Бим навсегда покинул двухкомнатную городскую квартиру. Жизнь его резко изменилась в лучшую сторону.
Ильюша собирал по квартире ошейники, поводки, говорил отцу:
— Кончу школу, приеду к вам в лагеря. — Илья гладил собаку, прощаясь с Бимом: — Не забывай меня, Бимушка!
Он пристегнул карабин к ошейнику, скомандовал: «За мной!» — и не стал мешать проститься опту с матерью, спустился к машине. А наверху, в квартире, было пока не до прощания:
— Коля! Я тебя очень прошу — подыщи покупателя! За лето Илья от него отвыкнет. Глупость сотворили с тобой, пса завели, так лучше, пока не поздно, исправить. В квартире повыветрится, ремонт сделаю. Все, Коля. В город его не привози больше!
После городского гуляния на поводке в лагере Бим получил настоящую свободу. К домику, где поселился его хозяин, он прибегал лишь поесть. Лес, река, озеро стали для него вторым домом. Жить в тесной будке, сделанной для него, Бим не захотел. Под корнями большой березы он выкопал для себя яму и забирался в нее до утра. Хозяин уходил на службу очень рано, весело разговаривал с Бимом:
— Шляешься? Давай-давай! Набирайся сил! — Скоро отойдет коту масленица! — Он поглядывал на стальную проволоку, протянутую от крыльца к собачьей будке, трепал загривок Бима. — А к будочке привыкать придется.
Бим не переживал, не отчаивался, если хозяин забывал его покормить. Он бежал к домику в другой конец лагеря, где жили солдаты. От них ему и перепадало поесть.
Бим очень скоро понял — еду можно добыть самому. Однажды на опушке леса прямо из-под его носа выскочила настоящая лесная курица, отлетела на несколько метров и жалобно стала квохтать. Он попытался поймать ее, измучился, вернулся к опушке и без труда передавил и съел маленьких тетеревят. Бим отдыхал, когда у самого носа разъяренная мамаша-квохтунья пыталась ему отомстить. Он поймал и ее, хрустнул ее косточками, но поскольку есть больше не хотелось, притащил тетерку к своему дому. Хозяин ахнул, увидев в зубах у Бима добычу:
— О-о! Вот это да! Молодец. Вечером командира угощу дичью!
Может быть, оттого, что хозяин все чаще позабывал покормить собаку, охотничий талант Бима развивался очень быстро.
На озере шел нерест щуки. Почти весь апрель простоял холодным, нет-нет да и снежком сыпанет на землю, не торопилась весна. В конце месяца природа наверстывала упущенное. За день, за два начали проклевываться почки, деревья приготовились выбросить первый листок. Остатки снега в оврагах сползли в ручьи, заставили их заговорить. В солнечном небе без конца насвистывал жаворонок.
Рано утром Бим спешил теперь к озеру, ложился на берегу и наблюдал. Щучьи свадьбы шевелили прошлогодний тростник, выбирались на мель, дразнили его. Как ни пытался он стремительно броситься в воду, поймать ни одну не удавалось. Мокрый Бим отправлялся на берег сохнуть, щуки ждали, когда он вылезет из воды, снова начинали возню.
А ловить их оказалось проще простого. Бим догадался об этом сам. Почти по брюхо он зашел как-то в воду, не шевелился, ждал. Мало ли кочек в озере, щуки-то их не боятся, даже трутся о них. И ему щука ткнулась в ногу, всплыла неподалеку, и ее тут же окружили щукари поменьше, забарахтались под ней, слева, справа от нее.
Бим не шевелился, видел скользкие зеленые спины, не мешал разыграться свадьбе.
Щуки осмелели, выбрались на самую отмель, где и воробей бы напился, не замочив перышек, танцевали свой брачный танец. Бим подкрался к ним на несколько метров, прыгнул прямо в щучий клубок. Скользкие, быстрые, ловкие на глубине, щуки оказались беспомощными на отмели. Бим «пересчитал» их зубами, передавил всех.
