Тогда я обратился к ним с просьбой помочь мне разыскать их исчезнувшего брата, пообещав за это сто рублей.
Они ничего не ответили, но задали вопрос, где был в заключении их брат. Я сказал им, что он сидел в подвале и при этом показал оставленную им тужурку. Братья переглянулись между собой и вышли. Казалось, вопрос был исчерпан.
Однако прошло около двух часов, и братья снова явились ко мне. Они стали расспрашивать об исчезновении брата более подробно. Вначале я не мог понять, в чем дело, но затем убедился — они не верили в бегство Пака. Когда они, волнуясь, вначале попросили, а затем потребовали, чтобы я показал подвал, в котором содержался их брат, мне стало ясно, что они убеждены в том, что их брат убит и закопан в подвале.
Думаю, что до них дошел уже искаженный слух о том, что я грозился отрубить Паку голову и закопать. Загадочное же его исчезновение, по мнению братьев, являлось только подтверждением моих намерений.
Учтя эффект этих слухов, я категорически отказался впустить их в подвал, сделав вид, что это мне по какой-то причине нежелательно и тем самым еще более укрепил их подозрения. Братья подняли скандал, но я был неумолим, и кончилось тем, что они высказали мне в глаза свои подозрения и заявили, что сообщат об этом властям.
Цель была достигнута, и слухи о расправе с браконьером быстро разнеслись по окрестностям.
Вскоре я узнал, что через три дня после визита ко мне братьев Пак вернулся домой, взял свои вещи и бежал снова за границу, вернувшись окончательно домой только через год. Я, конечно, сделал вид, что об этом ничего не знаю, ибо и так он был достаточно наказан.
Так родятся легенды… Распускаемые нарочито слухи о привязывании к деревьям раздетых догола браконьеров для кормления комаров и всевозможных других истязаниях служили мне самыми лучшими и дешевыми помощниками при исключительно тяжелой и рискованной охране оленей.
Но, конечно, с самыми смелыми браконьерами, в случае, когда их захватить было невозможно, приходилось применять меры более действующие на нервы — это аккуратное обстреливание их из засады, притом так, чтобы пули ложились от них на расстоянии, скажем одного-двух аршин. Браконьер, конечно, не предполагает, что вы не хотите в него нарочно попадать, а думает обратное и спешит удрать. Зато в большинстве случаев, вторично он избегает нанести визит, да еще другим не советует.
Когда-нибудь в другой раз я расскажу о более рискованных случаях при ловле браконьеров.
Это произошло в период с 15 по 22 декабря 1933 года. Зимы в то время мы проводили еще не у себя, в корейском имении Новине, а в городе Сейсин.
Нужно сказать, что декабрь самый благоприятный месяц для охоты на кабанов, так как с ним совпадает сезон кабаньих свадеб (иначе говоря, по-охотничьи — «гона»). Кабаны, особенно самцы (секачи), буквально дуреют и, увлекшись ухаживанием, зачастую не обращают внимания на выстрелы, что значительно облегчает охоту.
Правда, в этот период раненый кабан опаснее при преследовании, чем обычно, но тут только от охотника требуется большая бдительность. Кроме того, в желудевые годы в декабре в лесу еще остается много желудей и поэтому кабаны, в поисках их, собираются в дубняках, что опять-таки позволяет легче их отыскивать.
В 8 часов утра мы сели на поезд, отходивший из Сейсина на север, а в 10.30 утра уже высадились на станции Сохио, откуда к вечеру нужно было добраться до местечка Унгидон, в фанзу корейца Макара, расположенную в 20 верстах от линии железной дороги.
Для охотника, побывавшего хотя бы раз в Унгидоне, название этого местечка никогда не изгладится из памяти. Это буквально «Кабанье Эльдорадо». Мы бывали там зимой ежегодно, и эта поездка была уже по счету десятой. В течение десяти лет были изучены все любимейшие места пребывания кабанов, и я как-то в шутку, направляясь туда, говорил охотникам:
— Если хотите иметь полный успех — начинайте думать по-кабаньи…
В этом нет никакого преувеличения. Несмотря на свою неуклюжесть, кабан не только быстр и ловок в движениях, но и очень умен. Когда стадо спугнуто, оно так умело может скрываться и прятать следы, что неопытный охотник по плохому снегу в них не разберется и может потерять след стада даже в 25 голов, спрятавшихся где-нибудь поблизости. Вот тут-то и нужно думать по-кабаньи!..
Тропа, идущая от станции по глубокому оврагу, переваливает через горный массив около 2.000 футов высоты и далее спускается по крутым узким падям и оврагам, заросшим исключительно старым и молодым дубняком, охота в котором является особенно трудной, так как молодой дубняк имеет неприятную для охотника особенность — он всю зиму не роняет засохших листьев, что дает зверю возможность легко скрыться от преследования.
Нас было трое охотников: я и два моих сына — Валерий и Арсений. К 12 часам дня мы, выбрались по тропе на перевал и закусили, а тем временем к нам подошли носильщики с поваром и зверовыми собаками.
Собак мы отправили в табор, а сами, по принятому обычаю, разошлись на разведку в разные стороны, чтобы вечером, собравшись у костра, быть в курсе того, на что можно рассчитывать в ближайшие дни охоты. Если бы разведка оказалась неудовлетворительной, на следующий день пришлось бы идти в противоположную сторону.
Пробродив до трех часов, я не обнаружил ничего интересного. До бивуака осталось не более трех верст, день клонился к вечеру, и без тренинга ноги чувствовали пройденные горы. Все же я продолжал свою разведку, так как вправо от тропы, идущей прямо к табору, поднималась Рысья падь, с горой того же названия — мое любимое место кабаньей охоты.
Соблазн был большой: зайти туда или нет? Может быть, в сумерках кабаны выйдут попастись? И я, не обращая внимания на усталость, полез вверх. Воображение, как всегда в лесу, рисовало картину какой-нибудь неожиданной интересной встречи.
Снег был старый, месячный, и только остатки его лежали по глубоким ключам, да по северным склонам гор. Все пади и косогоры были покрыты сухими, опавшими со старых дубов листьями, издававшими под ногами идущего сильный шум.
Под вечер ветер стих. Охота становилась еще более трудной. Стали попадаться свежие рытвины и следы только что прошедших кабанов. Я очень медленно поднимался по лесной тропинке, идущей по сплошному молодому дубняку, ступая на носки и выбирая для этого места, где было меньше листьев. Я ежеминутно останавливался и прислушивался к шороху, так как, когда кабаны пасутся на желудях, их можно услышать шагов за 200.
Так я прошел с полверсты, пока наконец не услышал знакомый, столь желанный шорох. Я остановился, прислушиваясь. Сомнений не было: где-то поблизости рылись кабаны, но из-за чащи ничего не было видно. Простояв некоторое время, я, наконец, заметил несколько силуэтов в густой заросли за оврагом.
