Мы постояли еще немного, а потом Дарси сказал:
— Он знал, что не надо трогать наживки. Для такого большого крокодила летающая лисица — это все равно что орех для голодающего человека. Желудок его был пуст, а мозг стар и утомлен необходимостью непрестанно прислушиваться и наблюдать. Нам повезло, что он не мог ничего добыть в другом месте. Пришлось бы нам тогда применить другие способы.
— Другие способы?
— Да. Есть фокус с сетью, основанный на использовании подъема и опускания уровня воды во время приливов и отливов. Я как-нибудь покажу вам его (он так и не показал). Есть ловушка с захлопывающимися воротами, которую я научился применять на Лиммене. Способы есть. В некоторых из них настолько отсутствует всякая логика, что их редко применяют, но крокодилы все-таки попадаются.
На стоянке услышали выстрел, и по реке потянулись каноэ, набитые галдящими аборигенами. Весть передавалась от каноэ к каноэ, и все больше взволнованных аборигенов спешили посмотреть на убитого крокодила. Мужчины, женщины, дети:
— Мы могли бы застрелить его с берега с помощью фары, если бы ждали там, где надо, — продолжал Дар-си, — но, убив крокодила, мы потеряли бы его навек, так как здесь река глубокая и быстрая. А мне нужна его шкура. Так-то лучше.
Фиф прибыла па неустойчивом старом каноэ с большой трещиной вдоль одного борта, которое пришло вместе с другими сталкивающимися каноэ, переполненными
оглушительно орущими аборигенами. Дети бросались в воду и в шумном восторге плескались в ней. Плавать в реке снова было безопасно, пока… Перед Дарси благоговели, как перед мессией. Мы горделиво стояли возле убитого крокодила и скручивали папиросы.
В общем гаме я услышал голос Фиф, которая сказала: «Чертов муженек», но притворился, что не слышал, и критически наблюдал за тем, как четыре аборигена, работавшие в прошлом году у охотника на крокодилов, снимали шкуру. Потребовалось пятнадцать человек, чтобы подкатить крокодила к берегу. Вечером на стоянке намечалось празднество, и весть о событии теперь облетит из конца в конец весь залив.
Фиф, Дарси и я поплыли в свой лагерь в самом большом каноэ, чтобы посидеть в тени за неторопливой беседой о «здоровенных дубинах».
— Я так никогда и не убью двадцатифутового крокодила, — с грустью сказал Дарси.
Мы вернулись в Ялогинду и попрощались с Дарси. Мы с Фиф отправились обратно на восточный берег залива, оставив Дарси, довольного одиночеством, в мире змей и рек, дрожащих миражей и жажды, наводнений и циклонов, старых крокодилов и внезапной смерти, которую несла его ржавая винтовка. Он возвращался на реку Ропер, чтобы поохотиться два месяца, оставшиеся до начала сезона дождей.
У нас с Фиф остаток рабочего сезона прошел без особых приключений. Тряские дороги, дымные ночевки, черные, прорезаемые лучом фары ночи и мешки со шкурами, отправляемые в Кэрнс, где в любой день мог появиться настоящий Харви Вильсон, которого ждал неожиданный удар со стороны сборщиков подоходного налога.
Мы достигли того, чего добивались, и теперь были на той стадии, когда всякий убитый крокодил уже не приносил нам новых ощущений. С приближением сезона дождей мы начали задумываться, куда нам теперь ехать и что делать дальше. Впервые я заметил это, когда Фиф в один прекрасный день сказала:
— А не поселиться ли нам где-нибудь в диких местах? Ты бы строил дом, а я бы пока готовила на очаге под открытым небом. Мы могли бы даже завести младенца.
Комментарии излишни.
Лежа в постели, мы больше всего любим вспоминать Дар-си и все, что случилось у залива, когда мы были профессиональными охотниками на крокодилов… лучшими профессиональными охотниками на крокодилов. Прушковиц, лежащий у наших ног, дергается, поднимает голову и стучит хвостом всякий раз, когда упоминается его имя или имя Дарси.
— Помнишь, как он все откладывал поездку, чтобы не расставаться с пивной? — говорит Фиф.
— И как он заводил ручкой грузовик, чтобы не расходовать аккумулятора? — в свою очередь вспоминаю я.
— Когда он впервые приехал на залив, ему пришлось учиться самому. Не было никого, кто бы научил его.
— Вместо лодки у него были два капота от холденов, сваренные вместе.
— А как он искал нужные вещи в кузове «блица»?
— Интересно, что значит «Прушковиц»?
— Европейской овчарки на Северной территории не найдешь, там все собаки — помесь с динго.
— Он пек лепешку на куске зеленой коры камедного дерева, чтобы не доставлять нам хлопот и не доставать из кузова походную печку.
Но мы вовремя прекращали эти разговоры. Никогда не доводили их до конца.
Прушковиц прибегает один на ферму миссии.
Находят покинутый «блиц», разбросанное, как обычно, походное имущество Дарси. Ялик плавает милях в двух выше по течению, веревка от гарпуна уходит в воду. Винтовка на дне. Нет Дарси.
Однажды он сказал мне:
— Нельзя обвинять крокодила в каждой смерти на реке. Но в большинстве случаев виноват он.
Наверно, Дарси нашел «своего» двадцатифутового.
«Залив» («Gulf») — пятая книга писателя Барри Крампа. Несмотря на свою молодость — ему нет еще и тридцати пяти лет, — Барри Крамп сейчас, пожалуй, наиболее читаемый и популярный писатель-юморист Новой Зеландии. Его книги переиздаются по нескольку раз, а их общий тираж перевалил за 200 тысяч экземпляров — величина по масштабам Новой Зеландии весьма внушительная и, я бы даже сказал, необычная.
Справедливости ради следует сказать, однако, что сейчас в Новой Зеландии писателям-прозаикам издаваться стало куда легче, чем всего несколько лет назад. Еще совсем недавно новозеландские писатели-прозаики предпочитали отправлять свои рукописи в далекие заокеанские города — Нью-Йорк, Лондон: там можно было ожидать и тиражей побольше, и гонораров повыше. За последние годы в Новой Зеландии выросли и окрепли собственные издательские фирмы. И это не случайно. Развитие издательского дела в стране лишь ответ на резко возросший спрос новозеландского общества на произведения местных, собственных авторов. Новозеландцы хотят знать себя и о себе от самих себя. Эта особенно усилившаяся за последнее десятилетие тяга новозеландцев к самопознанию отражает процесс завершающейся консолидации новозеландского общества в буржуазную нацию, отличную, обособленную и независимую от Великобритании.
Вот почему так возрос сейчас никогда, впрочем, не исчезавший интерес к киви, как называют себя сами новозеландцы, к его наиболее типичным, только ему свойственным чертам характера, к его отношению ко всем материальным и духовным благам культуры и цивилизации.
