Арканя был действительно озабочен второй собачкой и поэтому к разговорам относился серьезно, пил поменьше и соображал, как бы обмануть какого раззяву-охотничка да купить у него принародно за хорошие деньги собаку. Это случалось в Арканиной биографии. Это, говоря прямо, был его коронный номер. Выпьет охотник — море по колено, тут его и начинай вертеть. Особенно ловко выходило, если вдвоем, если напарник подпевает. Опомниться не успеет охотник — деньги у него в кармане, собачка в чужих руках. Все при свидетелях, никакого мошенства. И чем больше уплачено, тем дело честнее. Плачет иной наутро, — а чего ты, ворона, вчера куражился?
— Дворового купи? — в шутку предлагали мужики, но Арканя не обижался.
Вечером в каких-то гостях, — уже по избам гулянка пошла,потребсоюзовский шофер предложил Аркане своего дворового кобелька, дескать, есть надежда, что в нем талант проявится, потому что одним боком кобелек произошел от известной в недалеком прошлом по Шунгулешу сучки Альмы. Сам хозяин его не пробовал, а держал во дворе.
Кобелек толковый, понятливый, правда, во все драки завсегда лезет, и посейчас у него лоб распластан, отец у Верного (так звали кобелька) был драчун известный, шеленковский лабазный кобель, Верный и характером пал в отца, — но матерь его, Альма, сука добрая была. Ее брали на медведей, на сохатых, соболей она тоже хорошо находила. На морде у сохатого Альма и погибла.
Шофер на охоту не ходил из-за лени и огромного брюха, он и за столом-то сидел боком, и руль брюхом приваливал, когда закуривал в машине на ходу.
Арканя про себя потихоньку соображал, что вот если купить кобелька подешевле, как бы по пьяному делу, то он немного потеряет. Деньги, оставшиеся от продуктов, он все равно пропьет — тридцать рублей, не брать же их с собой в тайгу, для вертолета деньги под плексигласом лежат неприкосновенно. Чего ж еще. Все собака. Не хрен с маслом. Деньгам один конец. Вот если он их сейчас отдаст шоферу, то деньги эти, при умном поведении, все-таки будут совместно пропиты. Не понесет же их такой солидный, самостоятельный мужик — с таким-то брюхом! — под зеркало! На месте расстреляет! (Но в таком рассуждении Арканя дал просчет, потому что в этой деревне пропивали мужики от десятки вниз, а от десятки вверх клали под зеркало).
Кобель был рыжий, крупный, мясистый (мясо не картина, в первые дни сойдет), не сказать, чтобы дурного сложения, локотки разве сильно разведены да хвост дворняжий, провисает между ног, но глаза у него были умные, воровские, челюсть бульдожья, а грудина широкая. По глазам судя, непростой кобелек, хоть особых надежд на него возлагать не приходилось.
— Ты чё, тятя, пьяной? — удивленно спрашивала девочка шофера, когда отец вытаскивал на улицу — в дом Арканю с Пикаловым не приглашал — за цепь упиравшегося кобеля. Присутству-ющие посмеивались. Верному надели на шею веревку (цепь Аркане была не нужна, хотя хорошая, самокованная), привязали к заплоту. Девочка поняла, что Верного продали, заплакала, стала просить отца. Вышла хозяйка, пристыдила мужа, что из-под цепи собаку продал, а шофер, тоже смехом будто бы, отдал ей тридцатку, но не шутя, а совсем отдал, со словами: «Бери-ка, Алевтина, Верный у нас поросенком отелился!».
Пришлось посмеяться и идти от чужих ворот не солоно хлебавши. Девочка шоферская плакала, убивалась, бежала следом, целовала Верного в морду. Аркане стало жаль девочку, сказал, что ничего, Верному хорошо будет: «Мы с ним в лес пойдем, соболей ловить будем!».
— Соболей, — усмехнулся Пикалов, которому было жаль пропавших из общего дела денег, — в самолучшем случае рагу из него получится. На нем мяса, как на телке!
Лет Верному было около трех-четырех, шофер и его жена разошлись во мнении по этому поводу. Он говорил, что сначала стайку построили новую для коровы и телка, потом Верный появился, а она, призывая в свидетели отсутствующих своих родителей, припоминая, сколько она слез пролила, пока заставила мужа делать новую стайку, доказывала, что Верный появился за год до этого счастливого события. Стайка, выходившая задом на перекопанный огород, была видна. Хорошая, теплая, с сенником, срублена она была из старой бани с добавкой новых хороших бревен на нижние венцы. А три-четыре года для кобелька — это такое время, когда изменения еще могут произойти, может, и толк в нем окажется. Кобельки против сук запаздывают на полгода год в своем развитии.
Поблескивала на дне леса Нерка — приток Шунгулеша, — отражая случайно пробившиеся сквозь таежную темень солнечные лучи, поблескивали кое-где болотинки, озерки. Арканя сверху жадно схватывал, запоминал тайгу, широко открывавшуюся ему: там гарь, поворот река делает, там болото, там россыпи, вот он, почти рядом, голец…
До Фартового не долетели, покружили где-то над ним и вернулись на гарь, километрах в пяти, очень густо было для посадки — кедрач, ельник, плотная сильная старая тайга с буреломом и валежником. На гари трава, пышно разросшаяся за лето, сжалась, спеклась, укутала колодины, полегла, причесанная и зализанная ливнями. В ямках стояла вода и зеркально вспыхивала. Арканя махнул летчику: «Давай тут». Все равно, подумал он, перетащусь, если найду жилье на Фартовом, а если не найду, если погнили и погорели зимовья, здесь и балаган сочиню, на краешке гари.
Чувствовалось сверху пространство свободной, незанятой тайги. Сколько ее пустует из года в год! Кто здесь последний охотился? А освоенная тайга тесней год от года, и площадь ее сокращается. Ближние удобные тайги дорожают, из-за них и охотники ссорятся, их и рубят в первую очередь, их и переопромышляют. Трещат доступные тайги от охотников! А здесь — во! И все от того, что как будто всем все равно. Не мое, даже не наше! Все, что встретил, — мое, сегодня возьму все, что смогу взять, а то завтра другой возьмет. Любой бродяга — с договором, без договора — приходи, черпай до дна. Как Мамай. Да что бродяга, бич, сезонник! Мелочь какая-нибудь бестолковая, туристишка, забредет и спалит все дотла. Ничья тайга…
Волновала Арканю тайга, расстилавшаяся внизу бесхозно: хоть вверх по хребтам, хоть вниз по урманам, по перевалам — все твое! Успевай, Арканя!
Вертолетчик равнодушно взял приготовленную четвертными сотню.
— Ни пуха ни пера! Так, что ли, у вас говорят?
Завертелся как дух и полетел в своей ступе над тайгой. Вертолетчик сильно рисковал, забрасывая Арканю, а охотник уважал риск во всем: будь он вертолетчиком, тоже не ленился бы, а калым сшибал.
Собаки разбрелись по гари, нюхали, смотрели.
Арканя строил план, как искать зимовье. Сидя на горелой валежине,теперь уже не важно чистые, не важно в саже его штаны, — шарил взглядом по сопкам, свыкаясь с новой этой землей, с этими, по слухам, сказочно богатыми местами, про которые он давно уже, несколько лет как мечтал и в которые, наконец, забрался и где он теперь, на этот только сезон, хозяин.
