В первый раз я отправился в Тортугеро в поисках сведений, которые помогли бы восполнить пробелы в знаниях биологии морских черепах. За несколько лет до этого я взялся за составление справочника о североамериканских черепахах и сразу же обнаружил, что о больших, прославленных съедобных черепахах, обитающих в море, не известно почти ничего. Это оставило у меня ощущение неудовлетворенности, и в конце концов я отправился странствовать по Карибскому морю, чтобы узнать то, что удастся узнать.
Тогда еще никому — во всяком случае, никому из зоологов — не было известно, что морские черепахи мигрируют и что зеленая черепаха принадлежит к самым замечательным путешественникам среди животных. Поэтому я, в частности, намеревался отыскать на побережье такое место, где мог бы проверить, какая доля истины содержится в россказнях рыбаков и ловцов черепах, которые решительно утверждали, будто зеленая черепаха путешествует по всему свету и будто она «навигатор получше человека». Во время летних поездок я занимался тем, что собирал слухи на островах и на побережье материка, и постепенно они привели меня в Тортугеро.
Черепахи, конечно, посещали Тортугеро уже неисчислимые века до того, как туда добрался я. Индейцы ловили их задолго до рождения Колумба. Впервые я услышал об этом местечке от двух моих друзей в Коста-Рике — от д-ра Дорис Стоун и от сеньора Гуильермо Круса: они независимо друг от друга рассказали мне о дикой полосе карибского пляжа неподалеку от границы с Никарагуа, где зеленые черепахи выходят на сушу и буквально всползают друг на друга, выискивая свободное пространство для гнезда. Чуть позже то же самое я услышал от капитанов с острова Большой Кайман, которые уже почти сто лет из поколения в поколение занимаются своим промыслом на пастбищах зеленой черепахи возле островов Москито у побережья Никарагуа. Они уже тогда объяснили мне то, что с тех пор уже почти доказали черепахи, которых мы метили в Тортугеро, а именно, что стада зеленых черепах, собирающиеся на пастбищах у островов Москито, приплывают туда с тортугерского пляжа и возвращаются на этот пляж, когда для них настает сезон размножения. Они сказали мне, что черепахи с островов Москито откладывают яйца на двадцатимильном участке коста-риканского побережья. Это место они называли Черепашьим устьем. Они сообщили, что на северном конце этого пляжа высится поросший лесом вулканический холм, возникший в незапамятные времена, — он одиноко поднимается над низменным берегом и служит путеводным маяком плывущим туда черепахам.
Прошло десять лет — в Устье настали иные времена, и я смотрел сейчас на древнюю гору через иллюминатор самолета, который направлялся в дальние уголки Карибского моря с грузом новорожденных тортугерских черепашек. Смотрел — и простодушно дивился неисповедимым путям судьбы, а также тому, как легко и удобно выбираться из Устья подобным способом.
В прошлые годы отъезд из Тортугеро всегда бывал драматичным событием. Все утро — а иногда и два, и три утра подряд — вы ждали (а радио, конечно, по своему обыкновению, не работало) появления самолета, зафрахтованного неделю, если не месяц назад. Вы напряженно всматривались в многомильную стену брызг, уходящую к Пуэрто-Лимону, и уже начинали видеть то, чего там вовсе не было, и принимали за самолет кружащего в отдалении коршуна, а может быть, и стрекозу, повисшую в солнечном мареве. В конце концов вы достигали последнего этапа напряженного ожидания, когда в самолет начинали превращаться черные точки, плававшие у вас перед глазами. Из всех тревог и забот, неотделимых от увлеченности и успехов нашей лагерной жизни прошлых лет, не было ничего хуже этого ожидания, которое изматывало даже самых стойких, — ожидания маленького самолета, ожидания в полной неизвестности, когда он появится и появится ли вообще. Это деморализующее ожидание превращало друзей в заклятых врагов. Я знаю людей, которые предпочтут умереть, лишь бы не возвращаться в Устье, — и все из-за этих жутких бдений.
Я вспоминал и о том, как приходилось туда добираться в первые годы. Процесс этот был менее драматичным, а потому в памяти поездки накладываются одна на другую, но я до мельчайших подробностей помню свое возвращение в Тортугеро три года назад, когда самолет вел мой приятель, которого мне больше не довелось увидеть. Я помню, как за косой Парисмина, в устье Рио-Равентасон, от которого начинается пляж Тортугеро, мы увидели акул, а дальше, где речные воды цвета кофе со сливками встречались с морской синевой, птицы и макрели кружили возле темных косяков молодой сельди, прорезавшихся рваными белыми линиями там, где в них врубались хищники.
Почти сразу же за Парисминой можно было увидеть двойные борозды черепашьих следов. Они покрывали пляж галочками, полукружиями, а иногда и нерешительными спиралями — все эти фигуры начинались у линии прибоя, уходили в сухой песок и вновь возвращались к черте прибоя. Я достал записную книжку и начал считать следы, но меня отвлек скат-манта, кувыркавшийся в волнах на мелководье. Сбившись, я принялся смотреть, как черепахи-самцы дерутся из-за самок, которые поспешно ныряли в море, когда над ними проносился самолет или его тень, словно самолет был чайкой, а трехсотфунтовая черепаха — новорожденной черепашкой, лакомым кусочком весом в три унции, и не нырнуть значило для нее погибнуть. Я вовсе не утверждаю, что взрослая зеленая черепаха сохраняет страх перед всем, что пролетает над ней, — страх, который спасал ее в пору детства. Но я не утверждаю и обратного.
Эта мысль наводила на размышления, но мы уже приближались к одиннадцатой миле, если считать от дальнего конца гнездового пляжа, а у одиннадцатой мили кладки достигают наивысшей плотности для всего протяжения Черепашьего устья. На пляже Тортугеро встречаются две основные ветви миграции: одни черепахи движутся с юга, из Панамы и Колумбии, другие плывут с севера, от островов Москито и побережья Никарагуа. Черепахи являются туда и из других мест — из самых дальних уголков западной части Карибского моря, а некоторые покрывают и еще большие расстояния. Однако большинство все же составляют обитатели мест, лежащих прямо на юг или прямо на север, то есть налево или направо от пляжа. Каждый раз, когда кто-нибудь из сотрудников черепашьего лагеря летит из Пуэрто-Лимона в Тортугеро, он высматривает каботажные флотилии прибывающих черепах. Но высмотреть их никогда не удается. Их стада появляются в Устье внезапно, без предупреждения, никем не замеченные в пути. Скудость сообщений о черепашьих стадах в море — одна из загадок морских черепах, и в дальнейшем я еще вернусь к этому вопросу.
На протяжении трех-четырех миль, начиная с одиннадцатой мили, пляж был густо испещрен следами. У шестой мили они поредели, и я было подумал, что в лагере особой горячки с мечением нет, но на третьей миле следов вновь стало заметно больше и, насколько я мог судить, количество их не уменьшалось до самого северного конца пляжа, где Рио-Тортугеро поворачивает и вливается в море. Было десятое июля, и черепахи уже прибыли. Этот год обещал богатое мечение.
Я не предупредил тогда о своем приезде. Летчик покружил над лагерем, чтобы кто-нибудь поехал в ялике встретить меня у посадочной полосы, в двух милях от моря, но в лагере никого не оказалось. Ларри и Лео наверняка отправились охотиться на вари. Вари — это белогубый пекари, одно из лучших добавлений к стандартной диете Устья, состоящей из бобов и риса. Поэтому охота на пекари — занятие весьма похвальное, и удачливые охотники пользуются в Устье большой популярностью. Мы с ревом понеслись дальше, брея верхушки пальм весь путь до протоки, где резко нырнули вниз и пошли на посадку. Самолет покатил, приминая высокую, по колено, траву, которой заросла узкая расчищенная от кустов полоска на высоком берегу.
У конца взлетной полосы мы остановились. Летчик выключил мотор, и я открыл окно. Внутрь самолета сразу ворвался знакомый рев прибоя — непрерывный, беспокойный грохот волн, накатывающихся на берег под самыми разными углами, как это тут часто бывает. Я открыл дверцу и шагнул из-под серебристо-красного крыла на землю. Недавно прошел ливень, и горячие лучи солнца пронизывали чисто вымытый воздух. Краб-привидение выбрался из мелкой ямки, в которой он укрылся, напуганный нашим появлением, и боком заспешил к своей законной норке. Я поглядел на бесконечные застывшие волны берега и увидел только черного коршуна, который, нахохлившись, угрюмо сидел на коряге.
