— С вами ничего не случилось? — кричал Джонатан, которого мучило душераздирающее видение: главный герой на костылях.
— Все в порядке, — прокричал я в ответ. — Как ты правильно изволил заметить, это гораздо проще, чем упасть с бревна.
К счастью, они не забыли прихватить с собой непременную бутылку шампанского, которой, по традиции, завершается первый полет на воздушном шаре. Мы с удовольствием выпили ее, стоя посреди разоренного ячменного поля рядом с красочным остовом нашего воздушного корабля.
Несмотря на довольно неудачное приземление, мы с нетерпением ожидали следующего дня, когда могли бы отправиться в совместный полет с вертолетом. К сожалению, с утра погода нам не благоприятствовала, но к двенадцати часам небо очистилось, и мы снова взмыли вверх. На этот раз рядом с нами летел вертолет, и из него, высунувшись по пояс, торчал Крис.
Был изумительный, золотистый полдень, с бледным, словно выцветшим, небом, подернутым легкой дымкой. В этом свете окрестности предстали во всем многообразии красок — луга изумрудно-зеленые и золотые от лютиков; желто-коричневые поля поспевающей пшеницы и поля свежевспаханные, похожие на красно-коричневый вельвет. Через некоторое время нам сообщили по рации, что Крис сделал все нужные кадры и мы можем снять с бедного Джеффа одеяло и насладиться полетом. Ли к этому времени настолько увлеклась воздухоплаванием, что потребовала, чтобы я на следующий день отправился в магазин и купил ей воздушный шар. Признаюсь, искушение было огромным, но мы все же удержались.
Солнце, постепенно исчезая за горизонтом, заливало окрестности нежным зеленовато-золотистым светом, а мы плыли в небе, легко и беззаботно, словно пух одуванчика, клянясь всем светом, что это и есть истинное путешествие, а другого нет и не может быть.
Оставив позади богатый, пышный зеленый ковер английской сельской местности, мы очутились среди диковинного пейзажа. На сей раз нашей съемочной площадкой стала пустыня Сонора. Слово «пустыня» вызывает в сознании большинства людей образ скучной безводной равнины, бесплодных песков и голых скал — места, лишенного какой бы то ни было жизни. Представление это верно лишь до некоторой степени, ибо такие пустыни действительно есть. Но встречаются и другие — чарующие прелестью затейливых пейзажей, поражающие разнообразием растительного и животного мира, прекрасно приспособившегося к суровым условиям жизни. Одним из таких необычных на нашей планете мест является расположенная на юго-западе США пустыня Сонора, сотни тысяч квадратных миль которой населены многочисленными видами животных и птиц, усеяны кактусами самых экзотических форм, а в сезон покрываются великолепным ковром из мириадов полевых цветов. Вот для того, чтобы поколебать традиционное представление о пустынях, как о чем-то малопривлекательном, мы и отправились на съемки в этот уголок Земли.
Съемочная группа состояла из оператора Родни Чартерса, называемого ласково Роддерсом, — крепыша, который привык делать все на бегу, даже тогда, когда нес на плече тяжеленную кинокамеру. Какие бы трудности ни встречались на его пути, он всегда улыбался; при этом глаза его превращались в узкие щелочки, что придавало ему восточный вид. Его помощник, обладатель роскошных усов, Малькольм Кросс, был одним из тех чистых телом и душой молодых англичан, которые составляют цвет британской нации. (По окончании съемок я получил от него восторженное письмо, которое завершала фраза: «Я вернулся домой в таком приподнятом настроении, что моя жена теперь ждет ребенка».) Звукооператором был Йэн Хендри, похожий на пожилого эльфа своей реденькой бородкой и удивительно выразительными глазами. Правда, несмотря на его вид несчастного изгнанника из сказочного царства, в работе ему не было равных.
Первый же день в пустыне буквально нас ошеломил. Прилетели мы ночью и из-за темноты не смогли ничего увидеть. На следующее утро, чуть свет, мы забрались в машины и поехали осматривать выбранные Аластером места для съемок. Первое, что нас поразило, было небо: с разбросанными там и сям лиловыми и желтыми облачками, оно ослепляло великолепием оттенков от бледно-розового до кроваво-красного на горизонте, где вставало солнце. А на фоне этого красного восхода четко вырисовывались силуэты исполинских кактусов-цереусов, напоминавшие фантастические утыканные шипами канделябры, увенчанные коронами светло-кремовых цветков с золотистой сердцевиной. Цереус
— один из наиболее эффектных видов кактусов; растения нередко поднимаются на высоту пятидесяти футов и растут большими группами, образуя непроходимые, тянущиеся на многие мили чащи. Кактус достигает зрелости к пятидесяти годам, когда его рост не превышает семи-восьми футов. Издалека цереус кажется гофрированным, будто бы сделанным из плотного зеленого вельвета. Вдоль каждой складки расположены пучки жестких, черных, острых, как иглы, двухдюймовых шипов. Растут эти колючие гиганты очень медленно. Жизнь начинается с малюсенького семечка и в первые годы полна неожиданностей, так как малыш вынужден противостоять огромным перепадам температур — от испепеляющей жары до заморозков, пронизывающим ветрам и наводнениям. Если ему повезет и его не вытопчут олени и не обгложут кролики и крысы, иными словами, если он благополучно минует все опасности младенческого периода, тогда у него есть все шансы дожить до глубокой старости. Между семьюдесятью пятью и ста годами, будучи двенадцати — двадцати футов в высоту, он начинает ветвиться, постепенно приобретая форму причудливого канделябра. Количество и расположение ответвлений варьирует так сильно, что вы никогда не встретите двух одинаковых кактусов. У одних растений всего два ответвления, зато у других их количество доходит до двадцати и даже до пятидесяти. Цереус, как и все кактусы, — суккулент, и в его стебле и «ветвях», как в огромной колючей бочке, содержится очень много влаги. Толстая, покрытая восковым налетом кожица делает растение идеальным резервуаром для воды.
Колючки выполняют двойную функцию, служа не только защитой от оленей и длиннорогих овец: густо покрывая поверхность кактуса, они отбрасывают тень, спасая цереус от перегрева в знойные полуденные часы. Когда растение умирает, сочная мякоть внутри перегнивает, оставляя лишь высохший остов. При жизни кактуса эта кружевная, словно плетеная корзина, древесина служит опорой могучему стволу и «ветвям». Внутри остова иногда видны небольшие древесные образования длиной от десяти до двенадцати дюймов и больше, напоминающие деревянные башмаки — сабо. Это остатки птичьх гнезд. Из-за огромной толщины ствола температура внутри кактуса на несколько градусов ниже наружной, что делает его идеальным жильем для птиц, таких, например, как большой пестрый дятел. Строя несколько гнезд за сезон, он превращает цереус в колючий многоквартирный дом. Как только дятел выдолбит в кактусе отверстие, растение (в целях самозащиты) тут же образует вокруг углубления жесткое древесное затвердение — каллюс. Это и есть те самые «сабо». После того как дятел покидает гнездо, его тут же заселяют другие пернатые жильцы — совы, мухоловки, пурпурные ласточки, и, таким образом, в одном цереусе может одновременно обитать несколько видов птиц.
