Теперь мое внимание было разделено между животными и людьми: те и другие представлялись мне в равной мере интересными. Маленькие плоские земноводные в банке продирались сквозь узкие амбразуры в материнской коже, всецело поглощенные своей микроскопической борьбой за существование; вокруг сидели самые типичные матросы, ведущие не лишенную суровостей жизнь, — как можно предполагать, люди отнюдь не сентиментального склада, предварявшие каждую свою фразу неудобопечатаемым присловьем и чьи интересы в жизни (судя по их разговорам) ограничивались исключительно выпивкой, азартными играми и женщинами. И тем не менее эти огрубелые, отнюдь не нежные представители рода человеческого сидели вокруг банки из-под керосина в два часа ночи в холодном, неприютном трюме и с недоверчивым удивлением свидетельствовали начало жизни маленьких жабят, время от времени обмениваясь замечаниями приглушенным шепотом, словно все происходило в церкви. Каких-нибудь полчаса назад они и знать не знали, что есть на свете такая штука — пипа, а теперь переживали за маленьких жабят, словно за собственных детей. Озабоченно следили они за тем, как малыши выворачиваются в своих карманах, прежде чем начать выбираться на волю, а потом напряженно, с нетерпеливым ожиданием смотрели, как они тужатся и извиваются, прокладывая себе путь наружу и время от времени останавливаясь передохнуть. Один детеныш, слабее всех остальных, выбирался на волю чудовищно долго, и матросы не на шутку... взволновались, а один из них даже жалостно спросил меня, нельзя ли помочь ему спичкой. Я ответил, что лапы жабенка тонки, как хлопковые волокна, а тело хрупко, как мыльный пузырь, и при всякой попытке помочь ему можно жестоко его покалечить. Когда отставший выкарабкался наконец из кармана, раздался всеобщий вздох облегчения, а матрос, предлагавший помочь жабенку, повернулся ко мне и с гордостью сказал:
— Молодец, чертенок, правда ведь, сэр? Время летело незаметно, и не успели мы оглянуться, как спустившийся над серым морем рассвет застал нас все еще сгрудившимися вокруг банки с жабой. Мы поднялись, внезапно ощутив боль в затекших руках и ногах, и отправились в камбуз за чаем. Весть об удивительных жабах скоро облетела весь пароход, и следующие два дня в трюм без конца шли люди поглядеть на них. В конце концов вокруг жестянки образовалась такая давка, что я стал опасаться, как бы ее не опрокинули, а потому заручился помощью тех пяти матросов, которые были со мной в ночь рождения малюток. Они по очереди приходили дежурить возле банки, когда не были на вахте, и следили за тем, чтобы жабам не причинили вреда. Без конца бегая по трюму, занятый то чисткой клеток, то кормежкой животных, я слышал, как эти стражи порядка сдерживали толпу.
_ Заткнись, тебе говорят! Ну чего ты топочешь тут ножищами? Хочешь до смерти испугать их?
— Да, все из спины старушки... Вон, видишь дырки? В них-то они и сидели, аккуратно свернувшись клубочком. Эй! Не напирай! Ведь этак и жестянку опрокинуть недолго.
Я совершенно уверен, что этим людям было жалко расставаться с жабами, когда я выгружался в Ливерпуле.
Как я уже сказал, все это стало возможным благодаря решительному намерению Боба протралить один из самых незначительных и малоинтересных ручейков во всем краю ручьев. Уверившись, что в его забитом листьями русле не осталось больше ни одной пипы, мы перешли на другой, столь же невзрачный ручей и прочесали его от начала до конца. Однако охотничья фортуна улыбнулась нам один только раз и не собиралась баловать нас: мы не поймали больше ни одной жабы, В конце концов, усталые и перемазавшиеся в грязи, мы бережно подхватили нашу драгоценную добычу и вернулись к основному ручью. Тут обнаружилось, что мы отсутствовали целый час; встревоженный Айвен искал нас по всему берегу, думая, что мы стали жертвой ягуаров. Мы похвастались перед ним своими сокровищами, сели в каноэ и отправились обратно в деревню.
Звероловство — необычная профессия. Часто на твою долю выпадает столько неудач и разочарований, что поневоле начинаешь сомневаться, стоит ли вообще заниматься этим делом. Но вот счастье вдруг улыбнется, ты выходишь на охоту, как в ту ночь, и добываешь животное, о котором говорил и мечтал месяцами. Все мигом оборачивается к тебе своей розовой стороной, мир снова кажется прекрасным, а все прошлые неудачи и разочарования разом забываются. Ты немедленно решаешь, что никакое другое занятие не даст тебе того удовольствия и удовлетворения, как звероловство, к не можешь без сожалеющей усмешки на губах думать о людях, занимающихся чем-нибудь другим. При этом тебя охватывает такое упоение и блаженство, что ты готов простить не только своих друзей за все неприятности, которые они тебе причинили, но даже всех своих родственников.
Мы плыли обратно вдоль тихих берегов по черной воде, с такой верностью отражавшей сверкающее звездами небо, что казалось, мы плывем в космосе среди планет и светил. В тростнике всхрапывали кайманы, какие-то странные рыбы поднимались к поверхности и ловили ртом мотыльков, во множестве плывших вниз по течению. А на дне каноэ, распластавшись в банке, лежали жабы, гордость этого вечера. Мы не могли налюбоваться на них и то и дело довольно улыбались. Поимка невероятно уродливой жабы — из таких простых радостей состоит жизнь зверолова.
Глава девятая
Пимпла и Слава Богу
Очень скоро наша хижина стала буквально ломиться от животных. Во дворе на привязи сидели капуцин, обезьяны саймири и паки. Внутри во временных клетках — агути, нервно цокавшие своими так похожими на оленьи ногами, хрюкающие, точно свиньи, броненосцы, игуаны, кайманы, анаконды и пара маленьких красивых тигровых кошек. В ящике с надписью «Опасно!» сидели три куфии — чуть ли не самые ядовитые змеи во всей Южной Америке. На стенах хижины рядами висели мешочки с лягушками, жабами, мелкими змеями и ящерицами. Были у нас и блестящие колибри, с мягким гудением трепетно порхающие вокруг своих кормушек, и попугаи макао в разгульно, карнавально ярких нарядах, переговаривающиеся между собой низкими голосами, и пронзительно кричащие, квохчущие попугаи помельче, и солнечные цапли в оперении осенних тонов, на крыльях которых, когда птицы расправляли их, появлялся пугающий узор в виде глаз. Все эти животные требовали ухода и ухода. По совести говоря, мы уже достигли той степени насыщенности, когда животных в лагере столько, что отправляться за новыми не имеет смысла. В таком случае приходится упаковываться и переправлять пойманных животных на основную базу. Ни я, ни Боб не жаждали сократить срок нашего пребывания в краю ручьев: мы понимали, что совершить еще одно путешествие по Гвиане, перед тем как покинуть страну, мы уже не успеем. Но как я уже сказал, с приобретением каждого нового животного день нашего отъезда придвигался все ближе.
