— А вот и неестественно… Они за это зацепятся. Теперь дальше… Они успели?
— Что? Ах, это?
— Это.
Маша отрицательно мотнула головой.
— Синяки, ссадины есть? Одежда порвана?
— Не знаю… Вещи там остались, — растерялась Маша.
— Значит, медицинское освидетельствование ничего не даст. Кто-нибудь видел, как это произошло?
— Не знаю.
— Я слышал, — подал голос Валерий.
— Я тоже, — усмехнулся адвокат. — Полдома слышали, как он орал. Так ведь орал пострадавший, а не она.
— Ты почему не орала? — спросил возмущенно Валерий.
— Не знаю… Не получилось… Они мне рот зажали, — заплакала, вспомнив все, продавщица. — Там плащ мой, они его под колеса кинули.
— Если не дураки, а они не дураки, то все давно подобрали и припрятали так, что днем с огнем не найдешь. Следовательно, в милицию идти не с чем, кроме устного заявления.
— Со свидетелями можно договориться, — намекнул Валерий.
— Вы плохих фильмов насмотрелись, молодой человек. Как правило, это путь неверный. Кроме того, тайна, известная двоим, известна и свинье, как говорят китайцы.
— Что же делать?
— Дать.
Глаза продавщицы полезли на лоб.
— Я не в том смысле, — смутился Погер. — На лапу дать, но сначала узнать, насколько серьезен ущерб. Если же, как вам показалось, труп, тогда… — Погер красноречиво посмотрел на Валеру, — тогда я вам помогу с адвокатом. Но зафиксировать все-таки нужно.
Дать на лапу, размышлял Валерий, пока они спускались от адвоката. А где деньги взять? Я на машину все спустил до копейки.
Валера вспомнил, как год назад познакомился с Машей. Она вместе с мужем снимала стандартную однокомнатную квартиру в соседнем доме, а Валерий тогда работал в РЭУ и пришел менять смеситель. Пришел рано, звонил долго, и, когда, обложив хозяев за отсутствие, собирался уходить, дверь открыла хозяйка. Пожелав ей доброго утра и выговорив за нерасторопность, мастер приступил к работе, а хозяйка к утреннему туалету, превратившись спустя полчаса в весьма привлекательную молодую женщину.
Еще через полчаса Валерий узнал о ней все: что муж окончил техникум связи и работает менеджером, а она сельхозтехникум и пока нигде не работает. Что детей у них нет, а есть овчарка Рута, в которой она души не чает. Валерий решил подтянуть декоративную гайку, а она, лопнув, стала подтекать. Можно было оставить все, как есть, но обманывать непосредственную и милую хозяйку ему не хотелось.
Запасной гайки не было, и мастер, уходя в магазин за новой, в дверях столкнулся с самим хозяином.
Менеджер, примерно одного возраста и роста, что и Валерий, только в два раза уже, в удлиненном черном пиджаке и светлых брюках, с кожаной папкой в руках, сухо ответив на добродушное приветствие выходящего, прошел в квартиру. Поход в магазин занял не более двадцати минут. Именно через это время Валерий подходил к двери нужной квартиры.
— Ну позвони в РЭУ и сам спроси, — услышал он голос всхлипывающей хозяйки сквозь яростный собачий лай.
— Что я, сантехников не видел? Не делай из меня дурака, — орал муж.
Звук пощечины усилил ярость собаки.
Валерий нажал кнопку звонка.
— Посмотри, кран новый.
— А то я сантехников не видел, стерва, — гнул свое менеджер.
Лай собаки вновь усилился… Звонка в дверь никто не слышал.
Валерий позвонил настойчивей.
— Кто там еще? — раздраженно произнес за дверью мужской голос, и она открылась.
— Еще раз тронешь жену, я из тебя гибкий шланг сделаю, менеджер, — пообещал он тогда ревнивцу, спуская его вниз с лестницы.
Второй раз встретились совершенно случайно на Пасху. Около магазина, где она теперь работала продавщицей. Он, будучи навеселе, легко приподнял её и похристосовался как со старой знакомой.
И вот теперь каким-то странным образом он вынужден выручать её, давать на лапу, как посоветовал Погер. Нужно ли ему это, Валерий тогда не думал.
Картина вырисовывалась скверная. Коллективизма Валерий не любил.
Подполковник Бубнов, пятнадцать лет не бравший в рот спиртного и теперь запивший, валялся на продавленном диване и горько вслух сетовал на жизнь.
Ольга Максимовна металась в жаркой кровати. Простыни сбились в ком и запеленали её белые ноги, как младенца. Оттого она постанывала и кукольно надувала губы.
Погер варил утренний кофе и обижался на самого себя. Не мог простить, что сразу, с порога не отправил просителей в самостоятельное плавание.
Словом, каждый жил своей жизнью, своими клетками, мембранами и атомным весом. И дом покряхтывал, принимал в свои мусоропроводы отходы жизни и деятельности жильцов, слушал бетонными стенами первые жалобы и сам не мог пожаловаться на лопнувшую в подвале трубу. Если бы родился в пределах Садового кольца, то строили бы его не из бросовых материалов и жильцов подобрали не нынешних. И вкруговую посадили бы газон. И старушки сидели бы у подъездов доброжелательные. И неизменного в каждом дворе пьяницу все бы жалели. Ох, как горько было выпускать из своих недр серую мясную массу. А что делать? Не дано ему решать судьбы. Даже обломив ступеньку и подвернув кому-нибудь ногу, не дано.
С появлением спальных районов города все больше и больше, а главное — все охотнее перемалывали человеческую психику. Старожилы старели и умирали в коммуналках, ещё помня кусты сирени во дворах и шахматные баталии в скверах. Где теперь эти любители шахмат и понятная, а потому естественная мораль коллективизма? Какие свадьбы гуляли! Какие проводы в армию устраивали! Когда заболевал чей-то ребенок, разве не делились купленным по случаю нутряным салом? Нет, конечно, не все было идилличным. Были и соседи-алкоголики, были и склочники. Случалось и так, что приходил во двор году этак в шестьдесят третьем человек и смотрел на окна второго этажа, где сам благополучно проживал до сорок девятого и откуда его увезли в безвременье, Смотрел на знакомую с детства бронзовую люстру, под которой нынче проживали, конечно, уже потомки того, кто написал на серой бумаге несколько абзацев наблюдений за бывшим жильцом. А может, даже жив был ещё и сам доброхот.
Нет, не все было голубым или розовым. Однако человеческая память, если она не заперта наглухо, если она не обожжена на всю оставшуюся жизнь, способна перемалывать в неясную, горькую муку самое грязное и неприятное, оставляя там, в загашниках, и первую тряпичную куклу с фарфоровой головой, и первую биту, и ранец с «Молодой гвардией», и первую любовь. Иначе нельзя. Иначе человек гибнет, а месть заполняет душу пустотой.
Первый, к кому пошел Валерий, проснулся тяжко. Подполковник медузой сплавил тело на пол и доплыл до двери.
