– Сумею, – обиделся Санька. – А ну, давай крючок. Так цеплять? Вот и всё. А говоришь – не сумею.
Джумбо удивлённо поднял голову – что это Санька делает с его ошейником? Но чужой человек на телеге вдруг подхватил вожжи, взмахнул кнутом, лошади дёрнули, и телега покатилась к воротам. Джумбо, озадаченный, ещё не понял, что случилось, – его рвануло и потащило за телегой: другой конец цепи был крепко привязан к задку. Пёс яростно зарычал и упёрся всеми четырьмя лапами, но они проехались по земле, поднимая густую дорожную пыль.
– Дедушка! – испуганно крикнул Санька, – дедушка Максим! Ты это что же? Джумба, ой!
Но телега уже выехала за ворота, а за ней тащился, падал и опять поднимался на ноги, рыча и беснуясь, разъярённый лохматый пёс. Он пытался на ходу прыгнуть в телегу, добраться до чужого на передке, смутно подозревая в нём виновника неожиданной беды. Но лошади бежали так резво, что задок телеги, выскальзывал из-под его лап, и он снова падал и волочился по земле, чуть не свихивая себе шею. Хозяин телеги и сам этого опасался, но ярость пса так напугала его, что он не решался замедлить ход.
– Чёрт, как есть чёрт, – бормотал он испуганно. – Назад бы заворотить, да теперь его и Санька не отвяжет – заест. А пена-то валит, как у бесноватого.
Лошади продолжали бежать, и силам Джумбо пришёл конец. Он снова упал и потащился за телегой, а когда лошади перешли на шаг, встал и побрёл шатаясь, опустив голову, но уже не пытаясь прыгнуть на телегу. Рот его был окровавлен: стальные кольца цепи оказались крепче его мощных клыков.
Время шло, и телега всё дальше и дальше катилась. по пыльной дороге.
Сытые отдохнувшие лошади соскучились по дому. Они нетерпеливо мотали головами и норовили прибавить ходу. Что им за дело до пыльного, как клубок свалявшейся шерсти, пса, который тянулся за телегой.
Дед Максим давно уже перестал радоваться пленнику.
– Жалко новой цепи, не то отвязал бы тебя, лешего от телеги и ступай с цепью на все четыре стороны, – сердито ворчал он.
Услышав ненавистный голос, пёс поднимал голову, тусклые глаза загорались, но вместо могучего рычанья слышался слабый хрип: изувеченное цепью горло распухло, пересохло от жажды. Злоба придавала силы: пёс опять пробовал упереться лапами, остановить телегу. Лапы скользили, и жёсткая, как камень, земля сдирала с них кожу.
Километр за километром, прыжок, падение, капли крови с раненых лап в пыли дороги – и силы пса кончились: его потащило за телегой, и он уже не пытался подняться.
– Будь ты неладен, – окончательно рассердился дед. – Никак помирает. Отвяжу-ка я тебя, и дело с концом.
Остановив лошадь, он слез с телеги и с опаской подошёл к Джумбо. Тот не пошевелился. В одной руке дед, на всякий случай, придерживал дубинку, другой, осторожно нагнувшись, дотронулся до ошейника. И тут ярость заставила пса очнуться. Молча, потому что и хрипа в горле уже не было, он повернулся и изо всех сил зубами вцепился в сапог старика.
– Спасите! – завопил дед и, выпустив ошейник, взмахнул дубинкой. Удар пришёлся прямо по голове. Пёс разжал зубы и вытянулся. Глаза его закатились, лапы дёрнулись и застыли.
– Кончился! – отдышавшись, проговорил дед и сердито ткнул концом дубинки в косматый пыльный бок. – Не шевелится. Ну, принял я с тобой греха на душу, хоть нога цела и то ладно, вишь, сапог прокусил, проклятый. Удружил мне, Санька, чертёнок!
Свалив таким образом вину на Саньку, дед почувствовал облегчение. Он уже смелее отстегнул цепь от ошейника и потащил было пса в сторону, через арык на хлопковое поле, да вдруг, оглянувшись, бросил его и кинулся к телеге: лошади в нетерпении тронули и чуть не ушли без хозяина.
– Тпру, негодные! – крикнул он, уже на ходу вваливаясь в телегу и хватая вожжи. А пёс так и остался лежать, задние ноги в арыке, передние – на краю дороги. Он не пытался пошевелиться – дотянуться до воды, которой так мучительно жаждал, тащась за телегой. Дыхания не было слышно, глаза по-прежнему стеклянные, видно, уж очень мало оставалось жизни в измученном теле, если дедова палка так легко смогла выколотить остатки её.
Тем временем ребята, ничего не подозревая, почти целый день веселились в зоопарке, потом купались, были в кино, домой вернулись к вечеру и сразу встревожились:
– Джумбо! Где Джумбо?
Дети обежали все закоулки в саду и на дворе, заглянули под кровати: может, он там от мух спрятался, – никого.
– Он без вас очень скучал, – сказала бабушка, – просто места не находил. Не побежал ли вас разыскивать?
Когда мама позвала ужинать, Катя не вытерпела и расплакалась:
– Папа сам говорил, овчарки любят пасти овечек. Ты почему не купил нам немножко овечек, чтобы мы с Джумбиком их пасли? Вот он соскучился и убежал.
Она была безутешна, пока не заснула, и во сне всё вздрагивала и всхлипывала. Боря крепился, но, добравшись до кровати, тоже уткнулся лицом в подушку и расплакался, только тихонько, чтобы не услышали: ведь ему скоро исполнится восемь лет! Сон не шёл. Мальчик вскакивал и подбегал к окну на каждый шорох.
– Джумбик, – звал он чуть слышно и прислушивался. Ответа не было…
Уже перед утром мальчик наконец забылся сном, но вдруг опять вскочил и прислушался: за окном на этот раз зашуршало уже явственно. Показалась вихрастая голова. Боря бросился к окну.
– Санька, ты?
– Ходи сюда, – послышался осторожный шёпот. – Скорее, ну! Мне мамка не велела, я в окошко убег!
– Джумбо? – догадался Боря и чуть не крикнул: – Нашёлся? Где?
Санька отчаянно тряхнул хохлом.
– Увели Джумбу. Дед Максим. Мамка не велела говорить. Тебе, говорит, ещё попадёт. Чепь-то я причепил.
Санька всхлипнул и вытер глаза кулаком.
– Какой Максим? Где Джумбо? Санька, говори скорей!
– За телегой увёл. Джумбу-то, – плакал Санька. – Дед Максим сказал: «Накинь ему крючок на ошейник. Да где тебе, не сумеешь, забоишься!» А я говорю – как не сумею! И начепил. А он, а он… лошадей ка-ак кнутом хлест! И утащил. Джумбу-то.
Санька расплакался по-настоящему. Он любил Джумбо.
– Замолчи, – сказал Боря и толкнул Саньку в плечо. – Ещё Катьку разбудишь, заревёт на весь дом. Сегодня папе я всё расскажу. Он этому деду Максиму покажет и Джумбо домой заберёт.
– Ладно. Я домой побегу, а то мамка хохлы надерёт, – торопливо проговорил Санька, видимо, довольный, что всё устроилось. И вихрастая голова исчезла из окошка.
Катина кроватка стояла в углу за шкафом, и мальчикам не было видно, что Катя давно проснулась. Она лежала тихо, как мышка, широко открыв глаза, слушала и не пропустила ни одного слова.
«Так вот оно что! Джумбика увели. Утащили на цепочке. И никто-никто не заступился! А Борька только и знает: „На весь дом заревёт!“ И вовсе не буду. Вот! Правда, Пушиночка?»
