Было уже три часа пополудни, и солнце должно было находиться на своей высшей точке, но в лесу становилось все темнее и темнее, и какое-то беспокойное чувство и страх заставили Бари ускорить свой бег. Он по-прежнему часто останавливался, чтобы вслушаться в воздух, и в один из таких промежутков до него долетел звук, на который он ответил радостным поскуливанием. Это был отдаленный вой — вой волка, находившегося где-то прямо перед ним. Бари ровно ничего не знал о волках и думал, что это выл Казан он побежал через темный лес прямо на этот вой и бежал до тех пор, пока ветер доносил до него этот звук. Затем он остановился и долгое время прислушивался. Но вой больше не повторился. Вместо него по лесу прокатился с запада на восток глухой гром. По вершинам деревьев замелькала быстрая молния. Тоскливый ропот ветра промчался, как предвестник бури, гром стал раздаваться все ближе и ближе, и молнии, как казалось, стали повсюду разыскивать именно Бари, притаившегося под густыми ветвями ели. Это была его вторая буря. Когда была первая, то он ее ужасно испугался и далеко забился под свой валежник. Единственно, что он мог сделать теперь, это — отыскать углубление под старыми корнями, залезть в него и жалобно визжать. Это был чисто детский плач — плач по матери, по дому, по теплу, по родному гнезду и уюту, и пока он так плакал, буря неистовствовала над лесом.
Бари никогда еще не слышал столько шума в природе и не видел таких ярких молний и такого проливного дождя, какие бывают в июне. Ему казалось, что весь мир охватывался пламенем, и что земля сотрясалась и раскалывалась на части от грома. Он перестал плакать и съежился в комочек под своим корнем, который только лишь отчасти укрывал его от потоков дождя, скатывавшегося по стволу с самой вершины дерева. Теперь стало уже так темно, что если бы не молнии, которые делали яркие прорывы в темноте, то он не смог бы увидеть стволы деревьев даже в двадцати шагах от себя. Футах в сорока от него находился громадный старый пень, который, всякий раз как молнии рассекали небо, казался привидением, делавшим вызов огненным рукам, которые могли его поразить и все-таки одна из них под конец поразила его! Голубоватый язык рокового пламени пробежал сверху вниз по старому пню и как только коснулся земли, то произошел ужасный взрыв над вершинами всех деревьев сразу. Массивный пень задрожал и затем, точно его срубили одним ударом гигантского топора, повалился набок. Он так близко упал около Бари, что земля и щепки посыпались на него дождем, и, дико вскрикнув от ужаса, испуганный щенок еще глубже забился под корень.
Разрушив старый кедр, гром и молния, казалось, насытили этим всю свою злобу. Точно на колесах десятков тысяч тяжелых телег, гром покатил далее над вершинами лесов на северо-запад и унес с собою и молнии. Дождь все еще лил, как из ведра. Еще с час после того, как Бари в последний раз увидел молнию, он шел, не переставая. Норка, в которую он забрался, была полна воды. Он промок до костей. Зубы у него стучали, и он покорно стал ожидать, что будет дальше.
Ждать пришлось довольно долго. Когда дождь прекратился, и небо прояснилось, то была уже ночь. Когда Бари высунул, наконец, голову и поглядел наверх, то увидел над вершинами деревьев звезды. Но он не решился покидать своей норы. Потянулись длинные часы. В полном изнеможении, чуть не утопая в воде, голодный и с болью в ногах, он не мог пошевельнуться… Под конец он забылся тревожным сном, в котором то и дело тоскливо и как потерявшийся ребенок звал свою мать. А когда он все-таки вылез из своей норы, то было уже утро и ярко светило солнце.
В первую минуту Бари едва мог стоять. Ноги подкашивались под ним все кости ломили и точно разъединились там, где у него из уха сочилась и запеклась кровь, оно было, точно деревянное, а когда он попробовал было сморщить нос, то закричал от боли. Он выглядел хуже, чем чувствовал себя. Вся шерсть на нем превратилась в какие-то спутавшиеся неприятные клочья, он весь был в грязи и, еще вчера толстенький и блестящий, представлял собою сегодня самое жалкое и несчастное создание в мире. К тому же он был голоден. До сих пор он не знал, что такое настоящий голод.
Когда он отправился дальше все в том же направлении, какого держался и вчера, то находился в самом удрученном состоянии. Он уже больше не поднимал головы, не настораживал ушей и был далек от всякого любопытства. Он не только испытывал физический голод психический голод по матери побеждал в нем все. Он хотел своей матери так, как не хотел ее раньше никогда. Ему хотелось прижаться к ней своим маленьким, иззябшим телом как можно ближе, почувствовать на себе теплую ласку ее языка и услышать над собой ее материнское поскуливание. Ему хотелось также и к Казану, и к своему валежнику, и к тому большому голубому пятну на небе, которое висело над ними среди леса. Он тосковал по ним, как только может тосковать малое дитя, и все время шел вдоль берега ручья.
Через некоторое время лес поредел, и это немного обрадовало его. К тому же и от солнечного тепла стало меньше болеть его тело. А голод давал себя знать все больше и больше. До сих пор Бари в пропитании целиком зависел от Казана и от Серой волчицы.
Они по-своему очень нянчились с ним. Причиной этому была слепота Серой Волчицы, так как с самого дня его рождения она перестала выходить с Казаном на охоту, и было вполне естественно, что Бари занимал все ее внимание и постоянно был при ней, хотя его несколько раз и подмывало бросить ее и убежать вслед за Казаном. И вот теперь суровая природа предъявила Бари за это счет. Путем тяжкой борьбы она старалась внушить ему, что для него настал час, когда о своем пропитании он должен был позаботиться сам. Медленно, но настойчиво она старалась — вдолбить ему это, и он стал вспоминать о том, как несколько дней тому назад ему удалось найти в камнях у ручья, невдалеке от кучи валежника, трех или четырех слизняков и съесть. Пришла ему на ум также и двустворчатая раковина, которую он нашел там же и в которой оказалось нечто мякое, сладенькое и вкусное. И им овладело новое возбуждение. Кончилось тем, что и он стал охотником.
По мере того как редел лес, ручей становился все мельче. Он бежал теперь по песчаным отмелям и по мелким камням, и Бари стал совать свой нос под каждый камушек. Долго он не мог добиться успеха. Те немногие слизняки, которых ему удалось обнаружить, оказались такими быстрыми и вертлявыми, что ему не удалось их схватить, а двустворчатые раковины закрылись так плотно, что их не могли бы раскусить даже и сильные челюсти Казана. Было уже около полудня, когда он поймал первого в своей жизни рака, величиной с мизинец. Он с жадностью его сожрал. Вкус этой пищи побудил его к новой ловле. В течение половины дня он поймал еще двух раков. К вечеру он уже выгнал из-под кочки кролика, и будь он на месяц старше, он успел бы его схватить. Все-таки он был еще очень голоден, потому что три рака на протяжении целого дня не могли удовлетворить его настойчиво возраставшего голода.
