— Что же, миссис Хатфилд, больше мне приходить не нужно. Ваш кот выздоравливает и скоро будет совсем таким, как раньше.
Да, в отношении Альфреда я испытывал полную уверенность, но не в отношении Джеффа.
* * *
Затем, как повторялось ежегодно, меня совсем поглотила кутерьма весеннего окота со всеми его прелестями. Ни о чем другом думать времени у меня не было. Прошло, наверное, недели три, прежде чем я снова заглянул в кондитерскую лавку купить шоколад для Хелен. Теснота внутри была страшная, и пока я пробирался к прилавку, на меня нахлынули прежние страхи. Я боязливо посмотрел на человека и на кота. Альфред, вновь массивный и полный достоинства, восседал в дальнем конце прилавка как монарх, а Джефф, опираясь ладонями на прилавок, наклонялся вперед и заглядывал в лицо покупательнице.
— Насколько я вас понял, миссис Херд, вам требуется какой-то сорт мягких конфет. — Звучный бас заполнил лавочку. — Не рахат ли лукум имеете вы в виду?
— Нет, мистер Хатфилд, совсем не то.
Джефф опустил голову на грудь и с предельной сосредоточенностью уставился в сверкающий прилавок. Потом поднял лицо и приблизил его к лицу дамы.
— Возможно, пастила?
— Нет… не то.
— Трюфели? Помадка? Мятный крем?
— Да нет. И не похоже даже.
Джефф выпрямился. Да, задачка оказалась не из легких. Он скрестил руки на груди, уставился в пространство и сделал могучий вдох, который я так хорошо помнил. Тут я понял, что он стал прежним. Широкие плечи расправлены, на полных щеках играет румянец.
Его размышления ни к чему не привели. Он выставил подбородок и откинул голову, ища вдохновения на потолке. Альфред, заметил я, тоже посмотрел на потолок.
Джефф застыл в этой позе, и в лавочке воцарилась напряженная тишина. Затем медленная улыбка озарила благородные черты. Он поднял палец:
— Сударыня, — сказал он, — думается, я понял. Беловатые, сказали вы… а иногда розоватые. Очень мягкие. Могу ли я предложить вам суфле из алтея?
Миссис Херд хлопнула ладонью по прилавку.
— Вот-вот, мистер Хатфилд! Ну забыла название, хоть убейте.
— Ха-ха! Так я и предполагал, — пробасил хозяин лавочки, и его голос органными звуками отразился от потолка.
Джефф засмеялся, дамы засмеялись, и, готов поклясться, засмеялся Альфред.
Прежнее вернулось. Все, находившиеся в лавке, были счастливы — Джефф, Альфред, дамы и, отнюдь не меньше остальных, Джеймс Хэрриот.
Как-то вечером, в конце весны, когда мы с Хелен еще жили в квартирке под крышей Скелдейл-Хауса, из коридора далеко внизу донесся вопль Тристана:
— Джим! Джим!
Я выбежал на площадку и перегнулся через перила:
— Что случилось, Трис?
— Извини, Джим, но не мог бы ты спуститься на минуту? — Его обращенное вверх лицо было встревоженным.
Я сбежал по длинным маршам, перепрыгивая через две ступеньки, и когда, немного запыхавшись, добрался до Тристана, он поманил меня за собой в операционную в дальнем конце коридора. Там у стола стояла девочка лет четырнадцати, придерживая свернутое одеяло, все в пятнах.
— Кот! — сказал Тристан, откинув край одеяла, и я увидел крупного трехцветного кота. Вернее, он был бы крупным, если бы его кости были одеты нормальным покровом мышц и жира, но таз и ребра выпирали сквозь шерсть, и когда я провел ладонью по неподвижному телу, то ощутил только тонкий слой кожи.
Тристан кашлянул:
— Тут другое, Джим.
Я с недоумением посмотрел на пего. Против обыкновения, он был совершенно серьезен. Осторожно приподняв заднюю ногу, он передвинул кота так, что стал виден живот. Из глубокой раны наружу жутковатым клубком вывалились кишки. Я еще ошеломленно смотрел на них, когда девочка заговорила:
— Я эту кошку увидела во дворе Браунов, когда уже совсем темно было. Я еще подумала, что она очень уж тощая и какая-то смирная. Нагнулась, чтобы ее погладить, и тут увидела, как ее изуродовали. Сбегала домой за одеялом и принесла ее к вам.
— Молодчина, — сказал я. — А вы не знаете, чей это кот?
Она покачала головой.
— Нет. По-моему, он бродячий.
— Да, похоже… — Я отвел глаза от страшной раны. — Вы ведь Марджори Симпсон?
— Да.
— А я хорошо знаю вашего отца. Он наш почтальон, верно?
— Ага! — Она попыталась улыбнуться, но губы у нее дрожали. — Ну так я пойду. Вы его усыпите, чтобы он не мучился, правда? Ведь вылечить такое… такое нельзя?
Я покачал головой. Глаза девочки наполнились слезами, она тихонько погладила тощий бок и быстро пошла к двери.
— Еще раз спасибо, Марджори, — сказал я ей вслед. — И не тревожьтесь, мы сделаем для него все, что можно.
Мы с Тристаном молча уставились на растерзанное животное. В ярком свете хирургической лампы было хорошо видно, что его буквально выпотрошили. Вывалившиеся кишки были все в грязи.
— Как по-твоему, — спросил наконец Тристан, — его переехало колесом?
— Может быть, — ответил я. — Но не обязательно. Попался в зубы большому псу, а то кто-нибудь пнул его или ткнул острой палкой.
С кошками всякое бывает: ведь некоторые люди считают их законной добычей для любой жестокости.
Тристан кивнул.
— Ну да он все равно подыхал с голоду. От него один скелет остался. Его дом наверняка где-нибудь далеко.
— Что же, — сказал я со вздохом. — Остается одно. Кишки ведь в нескольких местах порваны. Безнадежно.
Тристан только тихонько засвистел, водя пальцем по пушистому горлу. И — невероятная вещь! — мы вдруг услышали слабое мурлыканье.
— Господи, Джим! — Тристан поглядел на меня округлившимися глазами. — Ты слышишь?
— Да… поразительно. Наверное, ласковый был кот.
Тристан, низко наклонив голову, почесывал кота за ухом. Я догадывался, что он чувствует: хотя к нашим пациентам он относился словно бы с бодрым безразличием, обмануть меня ему не удавалось и я знал, что к кошкам он питает особую слабость. Даже теперь, когда мы оба разменяли седьмой десяток, он частенько описывает за кружкой пива проделки своего старого кота. Отношения между ними весьма типичны: оба немилосердно изводят друг друга, но связывает их самая нежная дружба.
— Что делать, Трис, — сказал я мягко. — Другого выхода нет.
Я потянулся за шприцем, но мне стало как-то неприятно втыкать иглу в это изуродованное тело, и я прикрыл голову кота краем одеяла.
— Полей сюда эфиром, — сказал я. — Он уснет, и все.
Тристан молча отвинтил крышку флакона с эфиром и поднял его. И тут из бесформенных складок снова донеслось мурлыканье. Оно становилось все громче, словно где-то вдали урчал мотоцикл.
