Хотя эти трое и любили поиграть, к купанию они относились серьезно. По-моему, они понимали, что ни один паразит долго под водой не выдерживает. Клещи, блохи, вши и прочие насекомые отцеплялись и всплывали через пять минут. Поскольку порошок от блох моим медведям не подходил, мы для борьбы с паразитами каждый день вечером купались. Посидев в воде, они обычно плыли к устью тихой речки Наггет-Крик, забирались в мой промывочный канал и шутки ради устраивали мне душ, изо всех сил встряхивая свои мокрые тела. Плавали они, работая в основном только передними лапами, и делали более длинные гребки, чем собаки.
Для удобства я обучил их отзываться на кличку. Раздавая им молоко (запасы которого таяли на глазах) и кашу, я ставил миски на край кухонной лавки. В разгар поднимающейся у моих ног возни, давки и визга я звал Скреча. Вначале он не реагировал, но вскоре научился распознавать зов и получал свою миску. Второй всегда была Дасти, что очень не нравилось Расти. Будучи лидером, он полагал, что должен быть первым во всем, и в еде тоже. Он запомнил свое имя с того раза, как ко мне в канал заплыли саламандры, и я позвал его. Чтобы два похожих имени не путались, я сильно раскатывал «р» в его имени. Даже среди самых шумных игр каждый из медвежат научился прибегать на мой зов; правда, тут же прибегали и остальные, как бы проверяя, не завел ли я любимчика. Однако по-настоящему я мог проверить, как они отзываются на кличку, когда они сидели на дереве: в каком бы порядке я их ни звал, ни разу не возникло путаницы.
Семи месяцев от роду, если считать, что медвежата родились в январе, они обладали очень развитыми зрением, обонянием и слухом. Как-то утром, когда мы искали на склоне холма сочные стебли папоротника, все три медвежонка вдруг бросились ко мне, как безумные, карабкаясь мне на плечи, разрывая одежду. Как-то свойственно диким животным, это паническое бегство совершилось мгновенно. Они так больно поцарапали меня своими когтями, так тяжело повисли у меня на плечах, что я не сразу сообразил, в чем дело. В другой раз это могло бы стоить мне жизни. Я не раз замечал, что медведица, какой бы неуклюжей она ни была на вид, реагирует на все мгновенно.
Сидя у меня на плечах — не очень надежное убежище, — медвежата с фырканьем напряженно вглядывались в заросли осины. В следующее мгновение оттуда вырвался взрослый медведь, ревом выражая свое возмущение тем, что мы вторглись в его угодья. Чтобы не упасть под тяжестью трех медвежат, каждый из которых стремился оказаться на самом верху, я оперся на альпеншток и мысленно пытался внушить себе, что медведь (как утверждают зоологи), если его не дразнить, совершенно не опасен, что психологически медведь куда ближе к человеку, чем другие звери, и что медведь-самец обязательно скроется, почуяв детенышей, потому что боится грозной мести их мамаши. Теория, что взрослые медведи очень близоруки, тоже отчасти подтвердилась, потому как, вдруг почуяв нас, медведь испуганно рявкнул, повернулся и помчался с холма.
Я лег на землю, тем самым облегчив медвежатам спуск, лишь бы они снова не вцеплялись в меня когтями, соскальзывая вниз.
— Слезайте, трусишки! — приказал я.
Я не избегал опасных ситуаций специально, но долго еще после этой встречи с большим медведем я размышлял над тем, как важно обучить медведей простым сигналам опасности, чтобы они мгновенно взбирались на дерево при встрече со своими злейшими врагами. (К тому же, царапины от когтей зарастают, а вот порванные брюки и рубашки чинить здесь, в лесу, трудновато.) Принимая во внимание, что у рыси, волка, росомахи, пумы, самцов вапити и других оленей зрение лучше, чем у медведя, я потратил немало часов, ломая голову над тем, как именно медведица-мать приказывает своим детенышам залезть на дерево и спуститься вниз, как только минует опасность. До этого я так и не додумался, но случайно придумал собственный способ. Мы только-только начали ежеутренний обход и шли вдоль берега озера, как из небольшого оврага прямо перед нами появилась самка лося с двумя малышами. При первой встрече с этим громадным животным медвежата испытали ужас и снова бросились к моим ногам, чтобы залезть мне на плечи. Бросив палку, с которой я шел, я хлопнул в ладоши и заорал: «Дерево!». Расти и Дасти повиновались мгновенно, проявив природную сообразительность. Хлопок в ладоши и команда «Дерево!» с тех пор стали для медвежат сигналом, побуждавшим их в считанные секунды залезть на самое высокое хвойное дерево поблизости. Когда лосиха прошла, я позвал их, и они спустились. Все оказалось очень просто.
Я заметил, однако, что Скреч залез на дерево последним. Сначала он визжал, чтобы я поднял его, и только потом последовал за братом и сестрой. На следующее утро мы переворачивали дерн, прикрывавший ходы полевок на лугу, где росли костер и просо. Из не замеченной нами засады с пыхтеньем выскочили два взрослых барсука и начали быстро догонять медвежат, которые пустились наутек.
«Дерево!» — закричал я, хлопнув в ладоши, когда медвежата достигли леса. Расти и Дасти залезли на дерево, а Скреч, услышав команду, повернул и побежал ко мне. Оба барсука помчались наперерез ему, вцепились в горло трусливого медвежонка и задушили бы его, если бы тут не подоспел я со своим тяжелым альпенштоком. Мне хотелось приласкать медвежонка и перевязать его кровоточащие раны, но вместо этого я хлопнул в ладоши у него перед носом и строго приказал: «Дерево!» Даже присоединившись к Дасти и Расти, малыш продолжал плакать, чтобы меня разжалобить. Хотя Скреч заметно медленнее других усваивал новое, он доказал позднее, что и забывает не так быстро, как они.
Хотя медвежата были щедро одарены инстинктивным знанием и природным умом, оказалось совсем не просто обучить их самостоятельности, необходимой для независимой жизни. С каждым днем они все больше старались мне угодить, по-моему, гораздо больше, чем самая преданная собака.
Вместо того чтобы грубо пресечь эти проявления зарождающейся привязанности, я стал изобретать разные ситуации, общие для всех нас, включая разные моменты добывания пищи, ее деление, обороны, нападения и отдыха. Я стремился максимально развить то, что было заложено в медвежатах от природы. Конечно, это было нелегко — согласовать повадки медведя и привычки человека. Вероятно, в результате всем было одинаково противно делить на всех одного хомяка или один гриб, но когда мы натыкались на ягодные поляны или на четыре гриба сразу, медвежата уступали моему желанию делить добычу поровну. Я заставлял себя глотать четвертушку сырого гриба, чтобы они поняли, чего я добиваюсь.
Опираясь на восприимчивость медвежат и готовность мне подчиняться, я научил их умению слушать — из массы звуков выделять нужный. Когда звуки, издаваемые , сливались в беспорядочный шум, я нарочно не предостерегал медвежат при внезапном появлении голодной самки койота с отвисшими сосками или старой, хромой, подагрической рыси, чтобы обострить у медведей от природы острый слух. Оба эти хищника очень опасны, когда голодны, но медлительны. И для обороны, и для нападения необходимо выработать как можно раньше умение услышать нужный звук среди более громких, но не столь важных. Расти и Дасти усваивали науку очень быстро, но Скреч часто испытывал не только мое терпение, но и терпение брата и сестры.
Предоставленные сами себе — когда я промывал унцию-другую золотых крупинок в лотке или в своем канале, — медвежата проводили время, подстраивая друг другу хитроумные каверзы, скатываясь единым рычащим мохнатым клубком с обрыва или с вершины скалы, криками и фырканьем рассказывали мне о своих обидах. Они пытались втянуть меня, как раньше втягивали мать, в свои забавы и ссоры. Недели сменяли друг друга, и мне становилось все труднее оставаться в стороне, когда они втягивали меня в свои игры.
У меня никогда и в мыслях не было баловать медвежат. Строго говоря, моя опека была лишь частью их детства, и им предстояло из нее вырасти. Я был при них вроде дядьки. Исполняя эту обязанность, я стремился приучить их, насколько возможно, к строгой дисциплине, как у медведицы-матери, не допуская ни малейшего ослушания, дерзости или воровства. Ни одна медведица не потерпит ослушания, и я никогда не прощал беспричинных капризов. Я позволял им веселиться вовсю, когда это веселье было вызвано здоровыми играми. Но я осторожничал до крайности, был, по мнению индейцев, строже, чем любая медведица.
