Проскрипел-простукал протезом — вот и далеко, а слышу скрип кожи на протезной ноге — водитель «Запорожца» и встал над буханкой. Ветер пахнул с ячменного поля и бережно тронул снежную макушку фронтовика. Четко видны на левой стороне груди разноцветные ленточки наград, а справа — знак ветерана войны.
Согнул свою могучую спину фронтовик в земном поклоне и обеими руками поднял с асфальта буханку, обдул ее со всех сторон и надолго задержался взглядом на ней, такой ныне обычной. А потом повел глазами по сторонам — нет ли хозяина у буханки? Зорок глаз у него, без всяких линз заметил меня, распознал корзину и круглобокий рюкзак и понял издали — кто я, с чем я и куда мне нужно. Переложил буханку на широкую ладонь левой руки, а правой призывно замахал мне…
На работу, а за сорок лет пришлось изведать немало профессий и должностей, Владимир Алексеевич любил приходить если не всегда первым, то во всяком случае раньше положенного времени. Не изменил он своей привычке после избрания его председателем исполкома сельсовета. Но сегодня Барыкин с раздражением переступил порог кабинета. Вспомнил, что ему с утра предстоит читать очередную докладную отставного милиционера Мотыгина. Замучил Барыкина доносами и просто сплетнями этот неугомонный блюститель порядка не на деле, а на бумаге. Нет, он не вмешается в назревавший скандал или драку, но и не пройдет мимо, если оплошает в чем-то молоденький участковый инспектор или сельсовет не примет надлежащие меры. Мотыгин непременно выразит неудовольствие общественности от своего имени в соответствующие органы власти. Нового председателя он пока щадит, не упоминает его имени в докладных, да и вообще реже стал писать выше, а соблюдая субординацию, регулярно информирует Барыкина «о, состоянии политической нравственности населения».
Приходится все равно читать все сочинения Мотыгина, и не только читать — заниматься разбирательством фактов, хотя они и выеденного яйца не стоят. «Чего он опять наковырял-наподглядывал?» — со злостью раскрыл Владимир папку, где поверх прочих бумаг лежала докладная Мотыгина. И того пуще рассердился, когда не обнаружил в нагрудном кармане пиджака свои очки. Без них долго, до рези в глазах будет он расшифровывать кривые строчки докладной ветерана органов МВД. И тут неслышно открылась дверь кабинета, и, припадая на правую ногу — увечье военного детства, вошла секретарь сельсовета Елена Петровна Ильиных.
В другой раз Барыкин удивился бы, зачем столь рано пришла на службу Елена, а может быть, и поморщился бы недовольно, что помешали ему до дневной сутолоки справиться с бумагами и оставить больше времени на живых людей. А сейчас он не скрыл радости, не сразу приметил — секретарь чем-то опечалена и взволнована. Владимир насторожился: наверное, что-нибудь случилось дома и ее надо отпускать, а на носу сессия с самой ответственной повесткой — отчетом о выполнении наказов избирателей. «Что поделаешь, беда разве приходит когда кстати», — вздохнул Барыкин и приготовился выслушать просьбу на сей раз из уст секретаря.
— Тут какое дело, Владимир Алексеевич, — неторопливо, как всегда, заговорила Елена Петровна. — Тут такое дело… Вчера под вечер померла Аграфена Серафимовна Ильиных.
— Родственница ваша? — участливо спросил Барыкин.
— Нет, однофамилица. Да вы привыкайте, у нас в краю Плетни чуть не все подряд Ильиных да Пономаревы.
— Жалко человека… Что с ней?
— Да что… Старушка залетная, можно сказать, старше всех жителей сельсовета. На девяносто шестом году скончалась.
Барыкин уже не перебивал Елену Петровну. Он слушал ее и пытался припомнить старушку, названную секретарем, и… не мог. Да нечего зря напрягать память: не знает он ее. Видно, ни разу не обращалась она при нем в сельсовет ни сама, ни через какое-то другое лицо. А за год, как его избрали председателем, всех жителей трех довольно крупных сел разве узнаешь и запомнишь? Тем более, сам он родом не из ближнего села. Правда, живет здесь три года, но сельсовет вон какой — одна Уксянка — бывшее районное село, а не какая-нибудь деревня!..
— До чего славная была старушка, — продолжала секретарь. — В соседстве, наискосок ее домок, всю жизнь с нами прожила, и хоть бы одно худое слово слыхано! И не жалобилась сроду, не просила ничего ни у кого. Потому и выходило так, что ей люди сами помогали, когда она сама не в могуте стала. А ведь кто-кто, а Серафимовна имела прав на жизнь обижаться куда больше, чем иные. И на помощь государства.
Елена Петровна грустно смотрела на отцветающую комнатную розу в глиняном горшке на подоконнике и голосом человека в летах немалых вела рассказ о покойной как бы сама для себя:
— Хозяин у Аграфены Серафимовны помер в тридцать шестом. С колхозным обозом ходил в Далматово, ехали зимником по Исети. Ну и провались его подвода под лед в полынью. В ледяной воде Андрей Степанович успел гужи перерубить, лошадь выручил и сани с мешками тоже не утопил. Ох и крепкий был мужик, да съела его простуда.
Троих сыновей поставила на ноги Аграфена без мужа, всех на войну проводила, да вот ни одного и не… дождалась. Ордена и медали на память и остались. Одна как перст. И хворая, и залетная, а хоть бы разок похрымала и что-то попросила у начальства…
Барыкин неожиданно зябко повел плечами, и широкое лицо у него посуровело. А ведь припомнил, припомнил он старушку… Нынче весной открывали обелиск односельчанам, погибшим на фронтах Великой Отечественной войны, и он в своем выступлении на митинге назвал братьев Ильиных, чьи имена рядышком золотели на мраморной доске. И когда упомянул он их, всхлипывающие женщины чуть расступились и оставили впереди себя махонькую старушку. До удивления маленькую, сморщенную, с редкими белыми прядками волос под черным полушалком. Барыкин тогда даже осекся и задержал взгляд на ней. И поразило его, что она не в пример другим не плакала. Смотрела устало сухими глазами впродаль, будто видела там что-то недоступное остальным.
Потом с трибуны Владимир нет-нет да разыскивал крохотную старушку и давал себе слово — узнать о ней побольше и обязательно выделить ее для оказания первоочередной помощи во всем, чем располагала его должность. И вот не успел, язви себя в душу, не успел…
Другие старухи изо дня в день отаптывают порог кабинета, всегда чего-то просят и требуют, клянчат и ругаются. Есть свой сносный дом — подавай коммунальную квартиру, коровой давным-давно не пахнет во дворе — выделяй покос, да чтоб поближе и трава была добрая, словно от сельсовета зависят осадки с неба. У этой здоровенные сыновья в городе, каждое воскресенье прут от матери набитые продуктами сумки, метко прозванные народом — «голова в деревне, а брюхо в городе» — ей тимуровцев посылай распилить и расколоть дрова. Настырная бабушка Груша не бранится, но такая зануда — камень из себя выведет! Сядет напротив, как вот сейчас сидит секретарь сельсовета, дышит протяжно, как должно быть в молодости завлекала парней, и одно свое:
