Для съемок я мог использовать только часть своих каникул, и поэтому, когда наступил следующий перерыв в съемках, я вынужден был уехать домой. Брать с собой Чингиса смысла не было: зачем ему томиться в тесной транспортной клетке всю долгую дорогу до Берлина, а потом назад? Ни к чему ему утомительное пребывание в багажном отделении таможни и все другие тяготы перевозки. Аугусто ведь все равно будет ухаживать за двумя другими волками, принадлежащими кинокомпании; он на все это время останется с ними здесь, наверху. Чингис к нему очень привязался, и Аугусто хорошо с ним справляется. Так что решено: оставлю Чингиса на время перерыва здесь, в Доломитах.
Я часто вспоминаю день нашего прощания. Мы спускались на грузовике по серпантинной дороге вниз, к городу. Аугусто прошел с волком немного вперед, и мы их перегнали. Они стояли на скале, нависшей над дорогой, и смотрели нам вслед.
Чингис навострил уши, и его силуэт четко вырисовывался на фоне оранжевого от утренней зари неба. Под нами раскинулся неестественно прекрасный, как в сказке, дикий скалистый пейзаж Доломитовых Альп. И еще долго виднелась его фигурка, все уменьшаясь и уменьшаясь, пока наша машина катила вниз по серпантину…
Мне не суждено было его больше увидеть. Но тогда я этого не почувствовал и беспечно катил вниз на грузовике. Ровно через неделю один из киношников приехал в Берлин, позвонил моей жене по телефону и попросил, чтобы она как-то подготовила меня к прискорбному известию: наш волк Чингис мертв. Как же это могло произойти?
У собак иногда случаются тяжелые ранения языка из-за того, что его обматывает во время еды петля из сухожилия, два длинных конца которого проглатываются и попадают в пищевод. Пищевод затягивает концы все дальше и дальше вниз, так что жила все сильней врезается под язык, сжимая его и лишая притока крови. Если вовремя не прийти животному на помощь, результат может быть весьма плачевным.
Нечто подобное случилось и с нашим Чингисом. Кольцо хряща от пищевода овцы или коровы, который ему дали вместе с другими потрохами, нанизалось ему на язык и на нем заклинилось. Хрящевой капкан стиснул язык, отчего прекратился отток крови от него по венам к сердцу. Застой крови вызвал отечность языка, он посинел и на глазах становился все толще, пока не начал вываливаться изо рта. Разумеется, никто не мог понять, в чем дело, стали думать и гадать, предполагая, что это киста или еще какое-нибудь заболевание. Обеспокоенный этим, Аугусто тотчас же повез волка к итальянскому ветеринару в близлежащий город. Но когда тот услышал, что речь идет не о собаке, а о волке, следовательно, о диком хищнике, он наотрез отказался его лечить. Даже не захотел осмотреть бедного пациента.
Так что Аугусто в панике бросился искать другого врача и нашел такого в Бозе. На сей раз немца.
И вот представьте себе такое несчастное стечение обстоятельств. Во время одной из предыдущих попыток заснять «борьбу с волком», когда с цирковыми волками боролись местные дублеры, у одного из них оказалась разорванной артерия; он истек кровью прежде, чем сюда, на такую высоту, подоспела медицинская помощь. Поскольку я знал об этом печальном эпизоде, я на всякий случай захватил с собой маленький чемоданчик с самыми необходимыми хирургическими инструментами, зажимами, нитками и перевязочным материалом; лежали в нем и анестезирующие средства. Уезжая ненадолго, я оставил этот чемоданчик наверху, и Аугусто прихватил его с собой, когда поехал к ветеринару. А тот обнаружил в нем новое, в то время еще малоизвестное в Италии средство для наркоза, очень им заинтересовался и решил тут же применить.
Средство нужно было вводить внутривенно, точно соразмерив дозу с весом тела, с тем чтобы оно очень медленно, в течение минуты, подмешивалось в кровяное русло. Было ли все это точно учтено при введении наркоза, я не знаю. Во всяком случае, Чингис погиб во время инъекции.
Мыс женой горько упрекали себя за то, что оставили Чингиса с чужими людьми. Будь мы на месте, никакого наркоза и не понадобилось. Достаточно было открыть Чингису пасть, обнаружить обхватившее язык хрящевое кольцо и перерезать его ножницами. Если бы речь шла о собаке и ветеринар не испытывал страха перед мнимым «хищником», он действовал бы точно так же.
Так мы потеряли своего волка Чингиса. Пропали мои труды, все, чего я сумел добиться, приручая и обучая его, одомашнив и изменив за короткий срок его повадки — то, на что эволюции понадобились тысячелетия…
А теперь он покоится на высоте 2300 метров над уровнем моря, там, наверху, в Доломитовых Альпах, где буйные ветры гоняют мокрые тучи, раздирая их в клочья об острые, зубчатые края гранитных скал…[9]
Глава одиннадцатая
Семейка резус
РОМЕО, ДЖУЛЬЕТТА И РОМУЛ
Большая клетка уже несколько дней как готова к приему гостей: задняя стенка заново побелена, пол празднично посыпан густым слоем желтых опилок. Белые эмалированные лотки для корма стоят, чисто вымытые, наготове. И вот сегодня они наконец прибыли всем семейством: папа, мама и детеныш.
Путешествовали они раздельно: в одном транспортном ящике самец, а в другом — кормящая самка с детенышем. Я поддеваю ломом прибитую гвоздями крышку, приподнимаю ее, и вот они уже протиснулись наружу. У всех троих красивая, блестящая шерстка, а на шее у самца кожаный ошейник с большим металлическим кольцом. Я замечаю, что ошейник ему уже довольно тесен, но он не дает его снять, не позволяет даже дотронуться до себя. Он делает вид, что очень дик и зол, кидается ко мне, широко разинув пасть и демонстрируя мощные клыки: он явно старается меня запугать. Но поскольку мне известны формы обхождения с макаками-резус, то я уже заранее обзавелся кожаной плеткой, которая в случае чего обеспечит должное почтение ко мне. Папаша-резус хотя и напихал себе полный рот картошки, тем не менее не решается притронуться к лотку с едой, который я ему протягиваю.
А мамаша-резус с детенышем тем временем залезает назад в свой транспортный ящик, который я еще не успел вынести из клетки. В этом тесном, но зато знакомом закутке ей кажется, что она здесь в большей безопасности, чем в просторном чужом помещении, да еще рядом с каким-то долговязым субъектом, наводящим на нее ужас. Мне приходится ее вытаскивать оттуда силой, что не так-то просто, пробую и так и эдак и под конец просто опрокидываю ящик вверх дном, а затем сразу же выношу его из клетки. У детеныша, как и у всех детенышей других пород мелких обезьян, старческое, сморщенное личико. Он висит на животе своей матери, уцепившись за ее шерсть руками и ногами. Мамаша разрешает себя гладить, следовательно, она более ручная, чем ее муж. Однако до детеныша она мне дотронуться не дает. Когда я открываю дверь, чтобы выйти, самка с детенышем внезапно вскакивает мне на спину, а оттуда через плечо выбирается наружу, в комнату цокольного этажа, в которой установлена клетка. Она гораздо нахальней своего супруга.
