Ознакомительная версия.
А там, возле палатки. Изабелла проговорила дрогнувшим голосом:
— Он ушел.
И даже сильный голос мужчины слегка прерывался, когда он заговорил.
— Да, ушел. И ведь он сразу понял, а я нет. А как я избил его вчера вечером! Теперь я отдал бы год своей жизни, только бы этого не произошло тогда. Конечно, он не вернется.
Пальцы Изабеллы сжали руку мужа.
— Нет, вернется! — воскликнула она. — Он не оставит меня. Он дикий, он страшный, но ведь он любит меня! И он знает, что я тоже его люблю. Он вернется…
— Слушай, Изабелла!
Из глубины леса послышался долгий, протяжный вой, полный уныния и печали, — Казан прощался с Изабеллой.
Он потом долго еще сидел неподвижно, вдыхая непривычный воздух свободы. Он вглядывался в черные бездны леса, становившиеся все прозрачнее с наступлением утра. С того самого дня, как его впервые запрягли в сани, Казан не раз с тоской помышлял об этой свободе, которой так требовала волчья доля его крови. Но у него никогда не хватало решимости бежать. А теперь — вот она, волнующая свобода. Нет больше ни дубинок, ни бичей, нет и жестоких людей, которые сперва вызывали в нем недоверие, а потом смертельную ненависть. Если б только не эта злосчастная примесь волчьей крови, бич и дубинка смирили бы его; а так они лишь ожесточили его дикий от природы нрав. Да, люди были его злейшими врагами. Они не раз избивали его до полусмерти, они называли его злым и держались от него подальше и никогда не упускали случая хлестнуть его бичом по спине. Все тело Казана было покрыто рубцами от ран, нанесенных рукой человека.
Он никогда не знал ни доброты, ни ласки — до того самого вечера, когда женщина впервые положила свою теплую руку ему на голову и прижалась лицом к его морде. Он тогда впервые почувствовал, что человека можно любить. А теперь мужчина прогнал его. Прочь от нее, прочь от ее руки, которая никогда не держала ни дубинки, ни бича. Казан даже зарычал, вспомнив эту обиду. Он шел все дальше, углубляясь в лес.
Когда совсем рассвело, Казан подошел к краю болота. Он все время испытывал какое-то странное беспокойство, которое не рассеялось даже с наступлением дня. Вот он на воле и так далеко от людей, что даже их ненавистного запаха не чувствовалось в воздухе. Но не было и собак, и саней, и огня, и пищи, а разве можно прожить без всего этого?
Кругом было совершенно тихо. Болото лежало во впадине между двумя грядами холмов; ели и кедры росли здесь невысоко и так часто, что под ними почти не было снега; дневной свет едва проникал под густые кроны. Казан почувствовал голод. И одиночество. Он был волком, но тоже и собакой. Собака не умеет обходиться без товарищей, а инстинкт подсказывал ему, что в этом безмолвном лесном мире можно легко найти общество себе подобных — для этого надо только сесть и завыть, излить свое одиночество. Несколько раз какой-то неясный звук готов был вырваться из горла Казана, но тут же замирал. Это был еще не родившийся в нем волчий вой.
Добыть еду Казан сумел без особого труда. К полудню он поймал большого зайца-беляка. Свежее мясо оказалось вкуснее мороженой рыбы или отрубей с салом, и эта трапеза вселила в него уверенность. В тот день он выследил еще многих зайцев и двух убил. До сих пор Казан не знал радости преследования и охоты, а теперь он убивал столько, что не мог съесть всю добычу.
Зайцы не оказывали сопротивления. У них было очень нежное и вкусное мясо, но Казану скоро наскучило убивать их. Ему хотелось дичи покрупнее. Он уже не крался пугливо, скрываясь в зарослях. Теперь он высоко держал голову, шерсть на спине щетинилась, а густой хвост висел свободно, как у волка. Казан был полон жажды жизни. Он шел на северо-запад — то был зов прежних дней, тех дней, когда он еще жил на Макензи; только теперь Макензи была далеко, она текла на расстоянии тысячи миль от этих мест.
В тот день Казан встретил много следов на снегу. Он запоминал, как пахнут отпечатки копыт лося и оленя, ямочки от мягких лап рыси. Потом он пошел по следу лисы, который привел его к полянке, со всех сторон закрытой высокими елями: снег там был плотно прибит и окрашен кровью. На снегу валялись голова, крылья и внутренности совы, и Казан понял, что не один он охотится в этом лесу.
К вечеру он увидел на снегу следы, очень похожие на его собственные. Они были совсем свежие, и от их теплого запаха Казан заскулил. Желание сесть и завыть по-волчьи все росло в нем по мере того, как сгущались ночные тени в лесу. Казан был на ногах весь день, но усталости не чувствовал. Люди были далеко, а лесные сумерки чем-то странно будоражили Казана. Волчья кровь бежала в нем все быстрее. Ночь наступила ясная; на небе высыпали звезды, взошла луна. И наконец Казан сел на снег, поднял голову к верхушкам елей, и волчья его душа излилась наружу — у него вырвался протяжный, заунывный вой, который на мили вокруг разнесся в тихом ночном воздухе.
Долго просидел Казан прислушиваясь. Теперь у него был голос, голос с новым, необычным звучанием, и это придавало ему еще большую уверенность в себе. Казан ждал ответа, но его не последовало. Только впереди из кустарника выскочил лось и понесся прочь от этого страшного воя; рога лося, стукаясь о ветви деревьев, выбивали частую дробь.
Дважды еще Казан посылал к небу свой клич: ему доставлял удовольствие этот новый призвук в собственном голосе. Потом он снова побежал вперед. Вскоре он оказался у подножия каменистого склона. Оставив болото, он начал взбираться наверх. Там, наверху, звезды и луна казались ему ближе. По другую сторону хребта Казан увидел широкую равнину, замерзшее озеро, сверкавшее при свете луны, и выбегающую из озера белую реку, которая терялась в зарослях не таких густых и темных, как на болоте.
И вдруг каждый его мускул напрягся, сердце бешено забилось: откуда-то издалека, со стороны равнины, донесся вой, такой же, как его, — волчий! Челюсти Казана щелкнули, белые клыки засверкали, он зарычал. Ему хотелось ответить, но инстинкт дикого зверя уже овладевал Казаном, и этот инстинкт говорил ему, что вой, который он сейчас услышал, не призывный, а какой-то иной.
Через час Казан снова ясно и отчетливо расслышал вой, протяжный вначале и обрывающийся резким, коротким лаем. Казана мгновенно охватило неведомое ему доселе возбуждение. Все тот же инстинкт подсказал ему, что этот зов — приглашение на охоту. Через несколько минут вой повторился, и на этот раз где-то совсем близко, у подножия холма, раздался ответный вой. А за ним еще один, но уже так далеко, что Казан едва расслышал его. Стая собиралась на ночную охоту.
Казан сидел тихо и дрожал. Он не испытывал страха, но и не был еще готов идти туда, к ним. Гряда холмов, казалось, расколола его мир надвое. Впереди его ждала новая, необычная жизнь без людей. Но что-то тянуло его и обратно, и он вдруг повернул голову назад, посмотрел на освещенную луной равнину позади себя и заскулил. Теперь он скулил совсем как собака. Там, позади, осталась его хозяйка. Казану все еще слышался ее голос, он ощущал прикосновение ее нежной руки, видел тепло и ласку в ее глазах. Она звала его через все леса, и этот зов был так же силен, как искушение спуститься на равнину. Там, позади, рядом с женщиной он видел мужчин, которые ждали его с дубинками, слышал щелканье бичей и чувствовал режущую боль их ударов.
Ознакомительная версия.
