— Когда я начал тут устраиваться,— продолжал Тайни,— нанял я для работы одного индейца из племени макуси. Получилось так, что сперва я вручил ему аванс, а потом узнал, что он местный шаман. Знай, я об этом раньше, я бы нанял кого-нибудь другого, потому что, знаете, эти шаманы — те еще работнички. Ну, дал я ему задаток, а через несколько дней он мне сообщает, что работать больше не собирается. Я ему объяснил: уйдешь, мол, не отработав полученных денег,— поколочу. Это его не устраивало, разумеется, потому что — как же он потом шаманить будет, побитый, индейцы перестанут с ним считаться. Он остался, пока не отработал положенное, а потом я сказал, что он может уходить, если хочет. А он мне на это заявил, что, если я не заплачу ему еще, он дунет на меня и глаза у меня от этого вытекут, и я схвачу дизентерию, и все кишки у меня лопнут, и я умру. Валяй, говорю, дуй, и встал перед ним. Он давай дуть, а когда кончил, я ему говорю: не знаю, как дуют макуси, но я долго жил среди акавайо и теперь дуну на тебя по их методу. Набрал я воздуха побольше и давай прыгать вокруг него и дуть. Дую и приговариваю, что вот, мол, теперь рот у него больше не откроется и есть он не сможет, и скорежит его так, что пятки до затылка достанут, и будет ему крышка! Ну, а потом я его уволил и забыл о нем думать. Ушел на несколько дней в горы охотиться. Возвращаюсь, а управляющий мой, индеец, говорит: «Масса Тайни, этот человек умер!» — «Много людей умирает, парень,— отвечаю,— о ком ты говоришь?» — «Тот человек, на кого вы дули,— он умер».— «Когда?» — спрашиваю. «Позавчера. Рот у него не открывался, как вы и говорили, и он стал скрючиваться и умер».
— И он не ошибся,— закончил Тайни,— тот парень действительно умер, как я ему и обещал.
Наступило долгое молчание.
— Слушай, Тайни,— сказал я,— наверное, ты нам не все рассказал. Это не может быть простым совпадением.
— Знаете,— ответил Тайни, глядя в потолок,— я заметил у шамана небольшой нарыв на ноге и слышал, что в его деревне недавно двое умерли от столбняка. Кто его знает, может, и действительно это не было простым совпадением.
За завтраком, на котором присутствовали и попугайчик с тоди, мы обсудили с Тайни планы на текущий день. Джек решил заняться распаковкой клеток и корма для будущих питомцев.
Тайни повернулся к нам.
— Ну а вы, ребята? Птицы вас интересуют? Мы закивали с воодушевлением.
— Тогда пошли со мной. Здесь недалеко, может, что и увидим,— сказал он загадочно.
Прогулка с Тайни по кустарникам вдоль берега Рупунуни вылилась в получасовую познавательную экскурсию. Он показал нам дупло в трухлявом пне, где поселились пчелы-плотники, следы антилопы, великолепную пурпурную орхидею и остатки лагеря, где когда-то обитали индейцы. Потом мы свернули с главной тропы, и Тайни сделал нам знак помалкивать. Заросли стали гуще, и мы старались идти так же бесшумно, как и наш проводник.
Окружавшие нас кустарники были густо оплетены гирляндами ползучих растений. Повсюду свисали ярко-зеленые петли и целые занавеси. Беспечно и легкомысленно я попытался откинуть ближайшее препятствие тыльной стороной ладони, но тут же отдернул руку: у этих ползучих трав, острых, как бритва, листья и стебли были усажены рядами крошечных колючек. Я сильно порезался и высказался по этому поводу излишне громко. Тайни обернулся и приложил палец к губам. Осторожно продираясь сквозь чащу, мы следовали за ним. Вскоре заросли стали такими густыми, что пришлось лечь и ползти на животе, уклоняясь от травяных лезвий.
Наконец Тайни остановился, и мы подползли к нему. В густой завесе травы перед самым нашим носом он аккуратно проделал маленькое отверстие, и мы заглянули в него. За зеленой стеной лежал широкий заболоченный пруд, весь покрытый водяными гиацинтами. Некоторые из них цвели: изумрудный ковер был усеян нежными лиловыми пятнами.
В десятке метров от нас гиацинтовый ковер вдруг обрывался, а дальше, до противоположного берега, расстилался другой ковер, белый. То была совершенно невероятная стая белых цапель.
— Ну как, парни,— прошептал Тайни,— видите что-нибудь интересное?
Мы с Чарльзом жестами выразили свое восхищение.
— Ладно, больше я вам тут не нужен,— заключил он.— Пойду домой, позавтракаю. Счастливо! — И он бесшумно пополз обратно, а мы снова прильнули к амбразуре в зеленой стене. В стае были цапли двух видов: большая белая и снежная. То тут, то там среди цапель вспыхивали кратковременные перепалки, и в бинокль было видно, как у них на макушке поднимается изящный хохолок. Время от времени какая-нибудь пара вдруг взмывала вертикально вверх. Птицы на взлете неистово помогали себе шеей, а затем внезапно садились обратно.
У дальнего края озера мы различили несколько долговязых ябиру, возвышавшихся над всеми остальными птицами. Их черные лысые головы и ярко-красные морщинистые отвислые шеи резко выделялись среди снежной белизны цапель. Поодаль, на мелководье, расположились сотни уток. Одни, как на параде, держали ровную, затылок в затылок, линию, другие бороздили поверхность озера легкой эскадрой. Недалеко от нас по плавающим листьям гиацинтов осторожно ходила якана. Ее движения напоминали походку человека в снегоступах: чрезвычайно длинные пальцы ложились сразу на несколько растений, благодаря чему она легко держалась на поверхности.
Но очаровательнее всех были четыре краснокрылые американские колпицы. Они деловито вышагивали по мелководью всего в нескольких метрах от нас, щелоча клювом жидкий ил в поисках мелкой живности. Их сказочно прекрасное оперение мягко переливалось нежнейшими оттенками розового цвета. Каждую минуту колпицы поднимали голову и внимательно осматривались. Тогда был виден их клюв, на конце преобразованный в плоскую тарелочку, придававшую этим птицам слегка комичный вид, не соответствующий общей грации и красоте их тела.
Мы установили камеру, чтобы запечатлеть эту великолепную сцену, но, куда бы мы ни направляли объектив, всюду оказывался какой-нибудь кустик, портивший весь вид. Посоветовавшись шепотом, мы решили пойти на риск и переползти на несколько метров вперед, где можно было хорошо расположиться под одним из кустов. Только бы добраться туда, не испугав птиц, а уж оттуда мы увидим их всех: и уток, и цапель, и ябиру, и колпиц.
С чрезвычайными предосторожностями мы расширили смотровое отверстие в зеленой стене и, толкая камеру впереди себя, медленно поползли сквозь траву друг за другом. Вот и куст. Плавными движениями, чтобы, не дай бог, не потревожить птиц, мы установили треногу и привинтили к ней камеру. Чарльз уже нацелился было на колпиц, когда я тронул его за руку.
— Посмотри налево,— прошептал я.
Там, у дальнего края озера, шлепая по мелководью, показалось стадо коров. Я был уверен, что это неожиданное вторжение испугает колпиц, но те не обратили на стадо никакого внимания. Коровы, мотая головами, шумно направлялись в нашу сторону. Впереди вышагивала предводительница. Вот она остановилась, задрала морду и втянула воздух. Все стадо послушно замерло. Приняв решение, предводительница целеустремленно двинулась прямо на наш маленький куст. Не дойдя до нас полутора десятков метров, она снова остановилась, замычала и ударила копытом. «Скотина,— подумал я,— ничего общего с нашими милыми гернзейскими коровками». Предводительница опять замычала, на этот раз нетерпеливо, и нацелила рога прямо на нас. Мне стало неуютно под чахлым кустиком: если это домашнее животное решится на атаку, то последствия будут как от натиска парового катка.
— Если она пойдет в атаку,— прошептал я нервно,— она нам, знаешь ли, всех птиц распугает.
— Кроме того, она может попортить камеру, а заодно и нас,— также шепотом добавил Чарльз.
— Ты не думаешь, что нам лучше было бы отступить,— сказал я, не спуская глаз с коровы. Именно так Чарльз и думал: он уже ползком пробирался к нашему колючему убежищу, толкая камеру перед собой.
Мы снова устроились в кустах, чувствуя себя довольно глупо. Добраться до Южной Америки, где ходят живые ягуары, ползают ядовитые змеи и плавают рыбы-каннибалы,— и испугаться коровы! Не позор ли?! Закурив, мы стали уговаривать себя, что сейчас именно тот случай, когда предусмотрительность — лучшее проявление доблести, ибо речь идет о целости и сохранности нашего киносъемочного оборудования.
