ванну, но прежде чем воспользоваться последней, я пошел переговорить с толпой возбужденных людей, которые кричали, что хотят поделиться со мной своими переживаниями за предыдущую ночь. Выяснилось, что вскоре после восхода луны тигрица стала реветь близ Чука и, проревев там часа два, пошла в направлении лагерей рабочих у Кумайа-Чак. Рабочие, услышав приближение тигрицы, стали кричать, чтобы ее отпугнуть. Но ожидаемого результата не последовало: тигрица только разъярилась и не ушла до тех пор, пока люди не замолчали. Остаток ночи она провела между лагерями рабочих и Чука. К утру тигрица направилась к Таку, и мои собеседники были очень удивлены и огорчены тем, что я ее там не встретил.
Это был последний день моей охоты на людоеда, и, хотя я крайне нуждался в отдыхе и сне, я все же решил воспользоваться оставшимся временем для последней попытки войти в соприкосновение с тигрицей.
Жители не только Чука и Сема, но и других окрестных деревень, а в особенности крестьяне из Талладеш, где несколько лет тому назад я застрелил трех людоедов, очень хотели, чтобы я попробовал устроить засидку над живым козлом. Они говорили: «Все тигры едят козлов. Если не удалось с буйволами, почему вам не попробовать с козлом?» Скорее в шутку, чем в надежде получить возможность стрелять по тигру, я согласился провести этот последний день в засидке над двумя приобретенными для этой цели козлами.
Я был убежден, что, куда бы ни ходила по ночам тигрица, главным местопребыванием ее был Так. Поэтому я туда и отправился в полдень, взяв двух козлов. Сопровождали меня четыре человека.
Я уже говорил, что тропа из Чука в Так проходит по высокому гребню. За четверть мили до Така тропа оставляет гребень и пересекает более или менее ровное место, доходящее прямо до мангового дерева. На всем протяжении этого ровного участка тропа вьется среди густых кустарников и пересекается двумя узкими оврагами, тянущимися на восток и сливающимися с главным оврагом. Посередине между этими двумя оврагами и в ста ярдах от дерева, на котором я сидел две предыдущие ночи, растет гигантское миндальное дерево. К нему я и направился, выйдя из лагеря. Тропа проходила прямо под этим деревом. Я думал, что, взобравшись на него до середины, я смогу видеть не только двух козлов, одного из которых я хотел привязать на краю главного оврага, а второго у подножия горы справа, но также и мертвого буйвола. Так как все эти три точки находились на довольно большом расстоянии от дерева, я вдобавок к взятому на случай крайности штуцеру 450/400 запасся винтовкой, более точной по бою.
В этот последний день подъем от Чука показался мне очень утомительным. Только что я вышел на место, где тропа уходит с гребня на ровное место, как тигрица подала голос примерно в ста пятидесяти ярдах влево от меня. Здесь были густые заросли перевитых лианами кустарников и деревьев, вся местность была пересечена узкими и глубокими оврагами и покрыта большими обломками скал — условия, весьма неподходящие для охоты на тигра-людоеда. Перед тем как установить план дальнейших действий, надо было сначала убедиться, не лежит ли там тигрица — это было весьма вероятно, так как дело происходило около часа дня, — или если зверь был на ходу, то в каком именно направлении. Поэтому, усадив людей на землю за своей спиной, я стал прислушиваться. Рев повторился. Тигрица, по-видимому, шла по главному оврагу по направлению к Таку.
Появилась надежда, ибо от дерева, которое я выбрал для устройства засидки, до оврага было только пятьдесят ярдов. Приказав людям соблюдать тишину и держаться всем вместе позади меня, я быстро пошел по тропе. Нам оставалось примерно двести ярдов до дерева, когда мы приблизились к тому месту, где тропа с обеих сторон была окаймлена густым кустарником, из которого с криком вылетела стайка фазанов-калиджи. Я опустился на колени и прополз несколько минут по траве. Но так как ничего не произошло, мы все осторожно пошли вперед и без всяких приключений достигли дерева. С соблюдением возможной тишины и быстроты один козел был привязан у края оврага, а второй — у подножия горы справа. После этого я проводил людей до окраины полей, приказав им оставаться на веранде дома старосты, а сам бегом вернулся к дереву. Взобравшись на него примерно на высоту в сорок футов, я втащил оружие при помощи специально принесенной для этой цели веревки. С моего места были видны не только оба козла, один в семидесяти, другой в шестидесяти ярдах, но и часть трупа буйвола. Так как моя винтовка обладала очень точным боем, я был уверен в том, что смогу убить тигрицу, где бы она ни появилась среди местности, находившейся в моем поле зрения.
Козлы жили вместе с того самого времени, как я их купил в предыдущий приезд; теперь, когда их разлучили, они усердно перекликались. В обычных условиях голос козла слышен за четыреста ярдов, но в этом случае условия были необычайными, так как козлы были привязаны на горном склоне, по которому дул сильный ветер. Даже если тигрица отдалилась после того, как я ее слышал, она не могла не услышать козлов. А если она была голодна, как следовало предполагать, то у меня были все шансы на удачный выстрел.
Я просидел на дереве уже минут десять, когда недалеко от места, где поднялись фазаны, закричал каркер. На одну или две минуты мои надежды взлетели до небес, но потом упали на землю: каркер прокричал только три раза и закончил крик вопросительной нотой. Очевидно, в кустах была змея, вид которой показался неприятным и для каркера, и для фазанов.
Мое сиденье было довольно комфортабельным, солнце пригревало, поэтому следующие три часа я провел на дереве довольно приятно. В четыре часа пополудни солнце исчезло за высокой горой над Таком. Ветер стал несносно холодным. Час я переносил все эти неудобства, но затем решил отказаться от дальнейших попыток, так как холод вызвал у меня приступ лихорадки, и даже если бы тигрица теперь появилась, я не смог бы в нее попасть. Я привязал винтовку и штуцер, спустил их на землю и пошел к окраине полей звать своих спутников.
Думаю, что мало кому не приходилось испытывать чувства подавленности после неудачи в
